– Да что ты? И с ним, и с Симой, так мы Валерку Васильева звали, и братом его Аликом, я познакомился еще в пацанах. Когда мы на юношеские сборы в Сочи ездили. Нам тогда по пятнадцать лет было или меньше. Как быстро время пролетело…

– Да никуда оно не пролетело. Алику Пичугину я привет от тебя передам. Да и Валерке Васильеву при случае: он же к нам в Горький приезжает регулярно. У него там и мать живет, и брательник Алик.

– Да, все мы – Алики, и живем не там, где Сима.

– Кстати, у меня дома лежат коньки Бобби Халла. Он их Валерке подарил, а тот – мне.

– Слушай, Серега, оросил ты мою душу прямо майским дождичком. Сейчас семь-то уже, наверное, есть? Тут недалеко в ларек пиво с утра разливное привозят. Там меня хорошо знают. Давай-ка, с трехлитровой баночкой сходим туда, да возьмем, да отполируем наше знакомство, а там уж мы с Вадимычем подсобим, чтобы добраться тебе до родного берега. Вадимыч, ты остаешься за старшего, следи за морем. Видишь – там уже три башки плавают. Так вот, чтобы к нашему приходу так три и оставалось. Смотри не потеряй!

Сергей за Вовой-капитаном, пригибая голову, пробрался в вагончик-сторожку спасателей, и внутри он оказался довольно просторным. Старший спасатель кивнул Сереге на кучу тряпья в углу.

– Посмотри там что-нибудь поприличнее. Вроде бы была олимпийка без молнии, но она хоть не рваная.

Пока Вова выбирал наименее грязную банку, рассматривая их на свет, и подбирал к ней крышку, Сергей уже без всякой брезгливости стал перебирать кучу тряпья в углу, пока не разгреб ее всю. Под тряпьем в самом углу вагончика стояли две сумки, набитые настолько плотно, что не закрывались. Они были затарены старинными книгами с темными кожаными слепыми корешками, кое-где разорванными. Однако три переплета, торчащие торцами прямо из центра одной из сумок, горели тисненым золотом «Старые годы 1907 год», а ниже уже мелким шрифтом владельческая надпись «А. Вейнер».

– Вова, ну-ка расскажи, что это за сумки у тебя тут такие?

– О-о! Это какая-то непонятная и стремная история. С полгода назад заезжают к нам сюда, на базу, два кореша с вином и с этими сумками. Один из них и говорит, что, мол, вот – развелся, пусть эти сумки с дедушкиными фамильными книгами пару дней у вас здесь постоят. А через неделю мы узнаем, что корешей этих загребли. Бомбанули они тут какую-то квартиру и очень быстро определили им по пятерочке. Так я и не понял: то ли это его дедушки книги, а его дедушка был профессором, то ли эти книги из двинутой квартиры. Квартира тоже профессорская. Сумки с книгами так тут и валяются: в макулатуру бы их оттащить, да сил все нет!

– Вова! Хочешь – верь, а хочешь не верь, но тебе очень повезло, что ты встретился со мной до того, как оттащил эти книжки в макулатуру. У меня в родном городе есть хороший друг Генка Букинист, мы с ним жили когда-то в одном дворе. Так вот: у него в квартире целая комната заставлена стеллажами с книгами, и я на верхней полке видел вот эти журналы «Старые годы» за десять или сколько-то там лет. Я точно помню, он мне говорил, что весь комплект стоит – две с половиной тысячи рублей, а первый год, 1907-й – ровно половину, потому что он выходил очень маленьким тиражом и найти его почти невозможно. Так что вот эти три книжечки в чудненьких переплетиках стоят пятьсот, а может, и тысячу рублей, и если у тебя есть паспорт, то ты сегодня же эти деньги и получишь.

– Ты, Серега, не заболел? А может, я тебе все же лишнего плеснул в стакан-то в последний раз?

– Если бы лишнего плеснул, я бы эти книжечки-то не заметил.

– Вадимыч, – Вова высунулся из вагончика, – где у нас бук-книга находится главная?

– В когизе на бульваре! А можно и на Дерибасовскую сползать!

– А у нас там кто-нибудь есть?

– Да найдем!

– А во сколько он открывается?

– В десять!

– Тогда мы еще и пивка попьем. Благо мне там раз в день бесплатно банку наливают.

В этом маленьком городе все местные жили, как в большой деревне. Но для этого надо было сначала стать местным. Уже на подходе к букинистическому магазину Сергей заметил стоящих «на перехвате» двух замечательных типажей, которых можно найти в любом более или менее приличном городе нашей страны: один маленький, смуглый, кудрявый и косой, как оказалось, его звали Марик, другой – Иосиф, плешивый, почти лысый, с белыми альбиносными ресницами и глазами навыкате. Они играли в такую же древнюю и захватывающую, как и шахматы, игру: пытались попасть уже опавшими каштанами в открытый сточный колодец знаменитой одесской канализации, журчащей в своем естестве под всем старым городом. Увидев нашу компанию, они замерли на минуту и тут же заголосили в один голос:

– Здравствуй, Вова!

– Здравствуй, дорогой!

– Как поживаешь?

– Ты слышал: наши опять проиграли!

Вова пока что не настроился на шутливый лад, он прошел пешком если и не пол-Одессы, то все равно прилично для своей не лучшей формы, и ему хотелось отдохнуть.

– Так, жулики, спекулянты и антисоветчики, быстро идите сюда – у вас есть сегодня реальная возможность заработать. – Вова вынул из хозяйственной сумки три тома с золочеными корешками и протянул их перехватчикам. – Только не хитрите: я знаю, что этот журнал выходил десять лет, и комплект стоит две с половиною тысячи рублей, а этот год – тысячу.

– Вова, если мне разрешат открыть свой букинистический магазин, я приму тебя на работу товароведом, – радостно завизжал косой Марик.

– Вова, ты можешь ехать в Киев, можешь – в Сочи, но в Одессе тебе этих денег никто не даст, – очень солидно и заметно шепелявя, заявил плешивый Иосиф. – Скажи, сколько тебе надо денег, а до этого я даже не прикоснусь к этим замечательным журнальчикам.

Но Марик уже просмотрел и погладил муаровые форзацы и старательно пересчитывал страницы, внимательно просматривая картинки, переложенные папиросной бумагой.

– Так вот, дорогие мои отказники и стипендиаты Сохнута, – почему-то вопреки смирному характеру загорелся Вова. – Сейчас же даете нам пятьсот рублей на троих и – разбежались. А нет – мы идем в скупку, паспорт у нас есть.

– Вова, – голос Иосифа зашелестел очень нежно. – Скупка начнется через час, мы вам платим наликом четыре «кати», и еще я лично провожу тебя к тете Доре, у нее шинок вот в этой арке.

Соловьев прилетел в Москву в новом летнем костюме и светлых ботинках. Анатолий – водитель Деда, встречавший его в аэропорту, захлопал в ладоши и, наклонив голову, с придыханием заявил:

– Сергей Сергеевич, вам надо почаще куда-нибудь ездить – вон каким огурцом засветился.

– Да-да, я учту твое замечание.

Настолько неорганизованной оказалась работа Соловьева, с неожиданными командировками и неординарными проблемами, что даже к осени, через полгода пребывания на новом посту, Сергей при всем желании не смог бы составить сам для себя должностную инструкцию, по которой было бы понятно, что должно делать, а что – нет. Он уже стал подумывать, а не вернуться ли ему в науку: там хоть можно планировать свою работу на день, месяц, год и потом анализировать ее. К примеру, взять художника, который задумывает картину и пишет ее, и исправляет и радуется, когда образуется то, что задумал. Даже работа дворника имеет больше смысла: тот метет, чтобы во дворе было чисто. С Бойко никакого взаимопонимания у Соловьева не получалось – что-то холодное: «Привет! У тебя все в порядке? Иди работай!» Но он твердо помнил разговор с Михаилом Журавлевым в обкоме комсомола, с которым изредка, но все же виделся, и наказ своего дядьки: год как минимум – терпи!