— Боюсь, что мне тоже пришлось заплатить по счетам, дорогой мальчик. Руки у меня связаны. Felix qui potuit rerum cognoscere causas[501], можно сказать. Ваши долговые расписки были моим единственным имуществом.

Сэр Рэнальф разъясняет смысл слов Квелча. Мы с Эсме должны около двух тысяч пятисот фунтов. Наши гонорары составляли не больше пятисот фунтов. Следовало также учесть затраты на проживание, местные налоги, счета из баров и все прочее. Еще возник вопрос о нарушении условий контракта.

— Все очень легко, — говорит сэр Рэнальф. — Если вы желаете выйти из проекта, просто оплатите счета, возместите нам расходы и уходите.

— Но что с нашим фильмом?

— Полагаю, вы можете забрать все, что было снято.

— И негативы?

— Если договоритесь с мистером Симэном. — Но, когда я смотрю в сторону Симэна, тот отходит прочь. Я понимаю, что он уже принял окончательное решение.

— Мы должны уехать. — Это говорит Эсме.

Я оборачиваюсь к ней. Она шевелит ослабевшими руками, на которых висят цепи.

— Мы должны вернуться домой, Максим. В Америку. Это была моя ошибка. Помоги мне.

Я не знаю, нужно ли обвинить ее в случившемся или заключить в объятия и утешить. Ясно, однако, что мы теперь попали в ловушку. Все, что я могу сделать, — ждать, пока не представится возможность сбежать. Завтра я обращусь за помощью к американскому консулу.

— Мы уедем, — заявляю я, еще не очнувшись окончательно.

— Нам нужно сохранить за собой фильм, как я понимаю, в качестве гарантии безопасности. — Это говорит негритянка.

Я не могу представить, что моя обнаженная Эсме станет ее собственностью. Я не могу думать ясно. Я стою там, пытаясь отыскать наилучший план действий.

— Ты должен принять решение, Максим. Ты должен принять решение. — Никогда прежде я не слышал в голосе Эсме такой настойчивости.

— Но фильм наш. Мы — его создатели!

— Боюсь, что как продюсер должен подтвердить: фильм принадлежит моей компании, — говорит сэр Рэнальф. — И наша подруга, присутствующая здесь, конечно, остается нашим главным акционером.

— Полагаю, вы все мне принадлежите. — За вуалью негритянки видна тонкая улыбка. — Я так думаю. Но нам не нужно ссориться. Вы будете хорошо себя вести, я знаю.

Эсме снова шепотом говорит со мной. Она должна сбежать. Она должна добраться до Каира. У меня так много обязанностей. У меня долг перед нашим фильмом. Она перестанет уважать меня, если я брошу фильм. В конце концов, с этой картиной связан и ее шанс прославиться. Мы должны только вернуться в Голливуд — и наше положение обеспечено. Но у нас теперь нет денег. Я смотрю на Квелча. Он бросает на меня смущенный и в то же время ликующий взгляд, и тут мне приходит в голову, что именно Квелч и мог быть настоящим виновником нашего затруднительного положения. Неужели он вынашивал какой-то ужасный план мести с тех самых пор, когда мы с Эсме, единственные, случайно обнаружили его в обществе нубийского мальчика?

— Мы можем пойти на компромисс, — настаивает сэр Рэнальф. — Мы можем еще остаться друзьями и партнерами. В конце концов, у нас есть основа для очень недурного фильма!

— Но он должен изнасиловать девчонку. — Негритянка говорит спокойно, в ее словах — непререкаемая и угрожающая убежденность.

— Да, да, конечно.

Я поворачиваюсь, чтобы проверить узы Эсме. Она крепко прикована цепью к плите. Я кое-что понимаю о сути ловушки, в которую мы попали, но я не в состоянии отыскать легкий способ выбраться.

— Решайся, Максим! — В ее голосе звучит отчаянное напряжение.

Но как я могу решиться? В конце концов, она предала меня. Она была всего лишь маленькой шлюхой, которую я спас из сточных канав Константинополя. Чем я ей обязан? До сих пор она наслаждалась вместе со мной жизнью, которая намного превосходила все ее ожидания. Она родилась шлюхой. Пусть испытает судьбу шлюхи. В душе у меня с прежней силой пылает любовь к моему ангелу, моей сестре, моей розе. Но я не могу допустить, чтобы эта любовь возобладала над здравым смыслом.

— Да. Вам действительно нужно решиться. — Сэр Рэнальф, очевидно, боится негритянки. — В конце концов, теперь вы находитесь по другую сторону закона, дорогие мои. Наркотики и проституция в Египте — это преступления, ха, ха! Власти будут сильно удивлены, если обнаружат белого, занимающегося и тем, и другим.

Сэр Рэнальф, конечно, говорит о себе, но он слишком хорошо защищен и его не поймают, а мы с Эсме уже снялись в фильме. Квелч, несомненно, использует все доказательства, чтобы осудить нас за употребление наркотиков. Хуже того, без денег у нас нет никаких гарантий, что мы когда-нибудь выберемся из Каира. Неужели негритянка выкупила или просто забрала долговые расписки у Квелча? Ясно, что она крепко держала в руках и сэра Рэнальфа, и профессора, а у меня здесь вообще не было никаких друзей. Здравый смысл подсказывал, что Коля давно вернулся к своим делам и теперь уже уехал в Алжир.

— Оцени собственное имущество, — по-прежнему настаивает негритянка. — Что у тебя есть? Симпатичная невеста и молодое, здоровое тело? У тебя еще есть мозги и талант. Но это — довольно незначительные вещи. Что ты можешь мне продать за две тысячи пятьсот фунтов?

— Мой талант, очевидно. — Мне становится все страшнее. — И мои проекты. Я — инженер. Есть много вещей, которые я умею делать.

— Несомненно. Таким образом, никаких причин ссориться нет! Если ты хочешь разорвать наши отношения, мы согласимся. Если ты недоволен, тебе не следует принуждать себя здесь находиться. Так, давайте скажем, что девочка стоит две с половиной тысячи, и мы в расчете. Она останется довольна. Это позволит расплатиться с долгом. Что скажешь?

Предложение просто отвратительно. Я теперь в их власти, но я сохраняю свою цельность.

Где-то позади все еще бормочет Эсме, умоляя меня принять решение. Но это невозможно. У меня нет выбора. Меня сбивает с толку поразительная резкость их угроз — и еще наркотики, которыми меня накачал Квелч. Верно, у меня есть долг перед фильмом, но у меня есть долг и перед своей судьбой. В конце концов, Эсме уже обманула мое доверие. И что особенного, если мы на несколько мгновений предстанем перед камерой чувственными животными, освободив свои страсти? Фильм останется великим. Мир увидит Глорию Корниш в моих объятиях. Мы уже обрели бессмертие. Эсме теперь успокоилась. Ее грудь вздымается и опускается очень медленно; глаза, потемневшие от наплыва эмоций, бессмысленно смотрят на меня.

Никаких альтернатив нет. Я могу принять решение, выбрав меньшее из зол. Я еще раз осознаю, что означает быть бессильным и лишенным дипломатической защиты. Я один. У меня нет прав, и мне приходится полагаться только на собственные силы. Разум требует принять единственно возможное решение: