— Только что распечатал отчет графа Редерна.

— Дайте сюда! — потребовал с живостью Бисмарк и торопливо схватил протянутую ему советником бумагу.

Он внимательно прочел ее, и в комнате водворилась глубокая тишина, в которой можно было расслышать дыхание обоих присутствовавших, странно противоречившая с шумом, долетавшим извне.

Граф бросил бумагу на стол.

— Это правда, — проговорил он, — поднимается туча, которая может составить для нас весьма прискорбное затруднение. Предпримут ли там что‑нибудь? — сказал он вполголоса. — Перейдет ли неудовольствие в дело? Не думаю, но во всяком случае это очень неприятно: если Австрия найдет поддержку, то снова пойдут в ход рычаги. Впрочем, — продолжал он, — для Австрии в Петербурге ничего не сделают. Но необходимые перемены в Германии и это французское посредничество с его задними мыслями — положение и без того достаточно затруднительное, и, может быть, так же трудно будет разорвать эту паутину дипломатических нитей, которой нас хотят опутать, как было трудно прорвать австрийские линии. Во всяком случае, эту русскую тучу надо рассеять в настоящую минуту и в будущем! Потому что в будущем предстоит еще многое сделать! — прибавил он в раздумье.

Он встал и прошелся большими шагами по комнате, погруженный в размышления и шевеля губами. Бурные, стремительные мысли отражались на подвижных чертах его лица.

Наконец сила воли внесла ясный порядок и спокойствие в его мысли; он вздохнул свободнее, подошел к окну и вдыхал свежий воздух с такой жадностью, что широкая, сильная грудь высоко поднималась.

Вошел секретарь иностранного министерства.

Граф обернулся к нему.

— Приехал баварский министр фон дер Пфортен и желает видеть ваше сиятельство. Вот его письмо.

Граф Бисмарк взял небольшую запечатанную записку, распечатал ее и пробежал содержание.

— Все нахлынули, — констатировал он с гордой усмешкой, — все охотники, уже поделившие между собой шкуру медведя и только теперь почувствовавшие его когти! Но так скоро не добиться им своего. Скажите министру фон дер Пфортену, что вы мне передали его письмо и что я пришлю мой ответ.

Секретарь ушел.

Через несколько минут он вернулся и доложил:

— Французский посол!

— А! — многозначительно произнес граф Бисмарк.

Кейделль встал.

— Потрудитесь сходить к фон дер Пфортену, любезный Кейделль, и скажите ему, что я не мог бы его принять в качестве баварского министра, так как мы еще в разгаре войны с Баварией, но частное свидание с ним, без всяких последствий, я готов устроить, и вскоре выберу для него час.

Кейделль поклонился и вышел.

В следующую минуту секретарь по знаку Бисмарка отворил дверь французскому послу.

Выражение лица графа Бисмарка совершенно изменилось: на черты его легли холодное спокойствие и вежливая приветливость. Он учтиво пошел навстречу представителю императора Наполеона и подал ему руку.

Бенедетти своей внешностью составлял поразительную противоположность рослой фигуре и твердой, солдатской выправке прусского министра. Ему было лет пятьдесят; скудные волосы оставляли лоб широко и высоко открытым и покрывали только верхнюю часть головы. Безбородое, гладкое лицо принадлежало к физиономиям, по которым трудно определить возраст человека и которые в молодости кажутся старше, а в старости моложе. Трудно было бы сказать, какой характер, какие особенности выражались в его чертах: в них не читалось ровно ничего, кроме интеллигентной податливости на всякие впечатления. Что могло скрываться за этой спокойной, ровной, приветливой внешностью, трудно было угадать. Глаза были открыты и смелы, по‑видимому, беззаботны и равнодушны, и только необычайно быстрый и острый взгляд, которым он иногда охватывал все окружающие предметы разом, мог заставить предполагать, что им двигал живой интерес. Лицо ничего не говорило, ничего не выражало, и все‑таки чувствовалось, что за этой кажущейся невыразительностью прячется нечто, имеющие причины и способность тщательно скрываться.

Стройная, среднего роста фигура выделялась прямой осанкой, жесты были оживленны, как у всех итальянцев, эластичны и льстивы, как у левантинцев; легкий, летний костюм чрезвычайно прост, но, несмотря на только что проделанную дорогу, безукоризненно чист.

— Я ждал вас с нетерпением, — сказал Бисмарк, устремив на спокойное лицо посланника свой острый и проницательный взгляд. — Что вы нашли в Вене — привезли ли мир?

— По крайней мере, начало к нему: я привез принятие предложенной императором программы мирных переговоров.

— Ага, стало быть, в Вене решили вопрос?

— Я выдержал тяжелую борьбу, — сказал Бенедетти. — Нелегко было добиться согласия Австрии.

Граф Бисмарк пожал плечами.

— На что же там еще надеются? — вырвалось у него. — Хотят, что ли, дождаться нас в Вене?

— Надеются на вступление южной армии в действие, на серьезную военную помощь Венгрии, — ответил посланник.

— Может быть, еще на нового Яна Собесского? — спросил граф Бисмарк с легкой улыбкой.

— И в самом деле, я должен сознаться, — продолжал спокойно Бенедетти, — что не был в состоянии напрочь отказать этим надеждам одобрении.

Граф Бисмарк посмотрел на него удивленно и вопросительно.

— Почти две трети южной армии, — продолжал Бенедетти, — стоит в окрестностях Вены, Пратер — бивак, а флоридсдорфский лагерь представляет твердую позицию. Войска южной армии полны победоносной самоуверенности и воодушевлены как нельзя лучше. Эрцгерцог Альбрехт — генерал решительный, а начальник его генерального штаба, фельдмаршал фон Ион — офицер с тонким умом.

Граф Бисмарк спокойно слушал. Тонкая, чуть заметная усмешка играла на его губах.

— А Венгрия? — бросил он небрежным тоном.

— С графом Андраши и партией Деака вступили в переговоры, и если дадут автономию и допустят вооружение гонведов[93], надо ожидать громадного движения в Венгрии.

— Если дадут, — повторил Бисмарк. — Венгрию часто обманывали… Впрочем, — продолжал он, — наши войска стоят под Пресбургом, который не обложили только вследствие наступившего перемирия: ключи к Венгрии в наших руках.

— В Вене убеждены, — продолжал Бенедетти, — что прусская армия сильно потрясена тяжелым сражением и страдает болезнями…

— Она гораздо больше страдает от праздного лежания на боку! — сказал с живостью граф Бисмарк.

— По всем этим причинам, — продолжал посол невозмутимо, — нелегко было добиться согласия на мирную программу моего государя. Император Франц‑Иосиф очень долго не решался допустить исключение Австрии из Германии. Однако уступил настойчивым представлениям, которые я ему сделал именем императора и о которых ему писал сам государь. Для того чтобы не подвергать Австрию новым случайностям и тягостям войны, чтобы не нарушать дольше европейского спокойствия, Франц‑Иосиф согласился принять программу.