– Каждый на плантации жаждал урвать хотя бы кусочек этой красоты. Каждый жаждал ее, а многие мужчины в доме умели добиваться того, чего хотели. А она говорила, что никто из них теперь даже не взглянет в ее сторону, что никто не посмеет хотя бы заговорить с ней, даже хозяева, вот и оставила им это послание на самом видном месте. Думаю, они совершили огромное зло, продав детей, и тогда она немного тронулась умом. У меня были две племянницы и один племянник, и всех их продали на аукционе. И она после этого жила, как в аду. Я этих детей больше никогда не видела.

В горле у меня все сжалось, я был не в силах произнести ни звука. А вокруг вроде бы ничего не изменилось. И сам я был все тем же полицейским со шрамами, что и вначале, исходя из того, что вижу и слышу. И тут почти против своей воли я вдруг принял решение.

– Но потом случилось нечто такое, что все изменило. Тебя ведь продали, верно? На ту же самую плантацию? – спросил я, когда обрел наконец дар речи.

Она вздохнула.

– Отец решил, что не помешают также новая лошадь и кабриолет. Да.

– И как скоро после этого вы с Люси и Джонасом удрали оттуда?

– Я шла, как придаток, сестра почти что тронулась умом, только Джонас представлял настоящую ценность. И недели через две нас передали брокеру, чтобы тот выставил нас на продажу на аукционе.

– Ну, и как же вам удалось бежать?

– Сестра нас спасла. Она была очень храброй или… да, думаю, что была. Сама она считала себя трусихой, но… простите. Разве она не была храброй? Разве это не так?..

Делия зарыдала в рукав. Через несколько секунд я дотронулся до ее запястья. То был робкий и малообещающий жест. Но я боялся спугнуть ее. Она подняла глаза – плечи продолжали содрогаться – и взяла меня за руку.

– Она была гораздо храбрее меня, – сказал я Делии.

Вся остальная часть истории была незамысловата. Торговцы, которым доверили продажу женщин и ребенка, были людьми грубыми и корыстными. Они направлялись в округ Колумбия, где рассчитывали продать семью на аукционе и вернуться на плантацию с деньгами, от которых им полагался определенный процент. И вот по дороге Люси вдруг заметила Ратерфорда Гейтса, он ехал верхом на лошади в том же направлении. И хотя везли рабов в цепях, в открытом фургоне, и женщина была на грани нервного срыва, она углядела нечто в его глазах. Возможно, сочувствие. Возможно, слабость. Как бы там ни было, но она стала кричать Гейтсу, что эти три проходимца похитили свободных чернокожих из Олбани и что никакие мы не рабы. Она молила его о помощи.

И, к ее удивлению, он ей поверил.

– Этот его взгляд, – продолжала вспоминать Делия. – Точно он должен выполнить некую священную миссию. Никогда не забуду этот взгляд. И он стал угрожать работорговцам, сказал, что доставит их в ближайший магистрат, привлечет к ответственности. Тогда они принялись объяснять – не напрямую, конечно, всякими там намеками, – что в магистратах сидят люди очень занятые. Что надо будет вызывать свидетелей. Что разбирательство может занять многие недели, что нас троих заставят заплатить за еду, пока мы будем ждать этого разбирательства – таков закон, – и что у нас, естественно, нет при себе ни цента. Торговцы были правы, и тогда Чарльз… Гейтс – достал кошелек и заплатил им за нас троих двести долларов.

– В качестве подкупа, – уточнил я. – То не было платой за собственность.

– Именно.

Какое-то время мы молчали. Я уже почти все знал. Но это вовсе не означало, что был готов делать какие-то выводы.

– Мы прожили у него в доме на Уэст Бродвей три месяца; все это время придерживались своей версии, писали письма несуществующим родственникам в Олбани, – продолжила Делия. – Затыкали рот Джонасу всякий раз, когда тот заговаривал о плантации. Думаю, он этого уже не помнит. Поначалу мы были напуганы и одновременно страшно благодарны, но Гейтс, он был всегда так добр к нам, и еще, похоже… Господи, до сих пор считаю, что он был неравнодушен к моей сестре. Но как бы там ни было, он сделал ей предложение, и тогда он очень нравился ей. Ну и потом, наверное, она решила, что то будет разумный шаг… пожениться. Сменить фамилию на новую, причем официально.

Гейтс раздобыл всем троим бумаги об освобождении – наверняка не без помощи партии, – и внушил тамошним боссам, что похитители уничтожили документы, выданные в Олбани. Люси согласилась выйти за него замуж в Массачусетсе, и вот вся семья проехала через Коннектикут, и в небольшой аболиционистской церкви в сельской местности состоялась церемония бракосочетания. По возвращении в Нью-Йорк Делия и Люси стали прихожанками Абиссинской церкви; чуть позже Делия стала преподавать в тамошней школе, и Джонас посещал занятия вместе с другими цветными ребятишками. И все вроде бы наладилось, они были в безопасности. Хотя на Люси время от времени накатывали приступы жуткого необъяснимого страха.

Затем Люси нашла работу в цветочной лавке у Тимпсона, Гейтс отправился в очередную поездку, и все пошло прахом.

– Варкера и Коулза наняли, чтобы избавиться от твоей сестры, – сказал я Делии. Она по-прежнему крепко сжимала мою руку. – Избавиться от чернокожей женщины и ее ребенка, проживающих в доме восемьдесят четыре по Уэст Бродвей. И они спутали тебя с Люси.

Она кивнула. Я протянул ей носовой платок, обнаруженный в кармане нового модного жилета – таких красивых и чистых платков у меня отроду не водилось, – и она прижала его к глазам.

Поднять следующую тему лично мне казалось почти невозможным. И вовсе не из-за моих не слишком четких, свойственных только белым, представлений об аболиционизме. И не из-за жалости, которую я испытывал к этой тихо плачущей женщине. Даже не из чувства вины. Ведь я видел, какая трагедия разворачивалась прямо у меня на глазах, и не предпринял ничего, чтобы остановить неизбежное столкновение – мало того, привел волков прямо к двери этого дома. Нет, проблема носила более личностный характер.

Я знаю, что это такое, иметь родного брата или сестру. И потому страшно сочувствовал этой женщине.

– Твоя сестра отослала тебя с Джонасом под предлогом, что надо забрать бумаги об освобождении, – тут я умолк, в глазах защипало, но все же заставил себя продолжить. – А потом ты вернулась в дом Вала и увидела, что Люси оставила тебе… инструкции. Я правильно понял?

Тут Делия содрогнулась всем телом так, что я испугался: того гляди, позвоночник переломится. Но не того сорта она была женщина. Делия была несокрушима. Убийственно несокрушима. И она в точности исполнила все указания, чтобы спасти своего племянника.

– Простите, – прошептала она еле слышно. – Я не хотела навредить вашему брату. Особенно после того, как необыкновенно добр он был к нам. Люси оставила четкие указания. Тогда я не до конца понимала, чем вызвана эта просьба, но подчинилась. Не думаю, что хотела понять. Единственное, что знала, она сделала это ради нас.

С этими словами она сунула руку в карман платья, достала записку и протянула мне. Почерк неровный, скачущий, разобрать его было трудно. Но я все же прочел.