– Но почему именно сейчас?

– Ты права. Это должно было произойти раньше. Когда я вернулся из Швейцарии. Но никто не всеведущ. А иногда и не хочется знать всего. Ведь это была… – Он вдруг остановился.

– Что ты хотел сказать, Равик?

Она словно чего-то не понимала, но изо всех сил старалась понять. Ее лицо стало бледным, а глаза прозрачными.

– Говори же, Равик! Что это было у нас? – прошептала она.

Полуосвещенный, словно колеблющийся в слабом свете коридор за ее спиной казался дорожкой в какую-то далекую шахту, орошенную слезами многих поколений, озаренную вечно возрождающимися надеждами.

– Любовь… – сказал он.

– Любовь?

– Да. Вот почему теперь все кончено.

Равик прикрыл за собой дверь. Лифт. Он нажал на кнопку, но не стал дожидаться – боялся, что Жоан выйдет на площадку. Он быстро спускался по лестнице, удивляясь, что не слышит звука открываемой двери. Спустившись на два этажа, остановился и прислушался. Все было тихо. Никто не пытался его догнать.

Такси все еще стояло перед домом. Он забыл о нем. Шофер приложил пальцы к козырьку и фамильярно ухмыльнулся.

– Сколько? – спросил Равик.

– Семнадцать пятьдесят.

Равик расплатился.

– Вы не поедете обратно? – удивился шофер.

– Нет. Пойду пешком.

– Далековато, мсье.

– Знаю.

– Зачем же вы заставили меня ждать? Ведь это стоило вам одиннадцать франков.

– Не важно.

Шофер безуспешно пытался раскурить пожелтевший влажный окурок, прилипший к верхней губе.

– Что ж, надеюсь, хоть время с толком провели?

– Еще бы, – ответил Равик.

Сады замерли под холодным утренним небом. Воздух уже нагрелся, но свет утра был холоден. Запыленные кусты сирени, скамьи. На одной спал какой-то человек, накрыв лицо номером «Пари су-ар». Равик вспомнил: именно на этой скамье он сидел в ту грозовую ночь.

Он всмотрелся в спящего. При каждом вдохе и выдохе газета слегка приподнималась и опускалась над закрытым лицом, словно этот пожелтевший лист бумаги был живым существом, мотыльком, который вот-вот взлетит и разнесет по всему свету последние новости. Тихо колыхался жирный заголовок: «Гитлер заявляет, что, кроме Данцигского коридора, не имеет никаких территориальных притязаний», а пониже другой: «Прачка убивает мужа раскаленным утюгом». С фотографии на Равика смотрела полногрудая женщина в воскресном платье. Рядом тихо вздымался и опускался еще один снимок: «Чемберлен считает, что мир можно сохранить». На снимке был изображен человек с зонтиком, типичный клерк, всем своим видом напоминавший самодовольного барана. Где-то у него под ногами затерялся заголовок, набранный мелким шрифтом: «На границе убиты сотни евреев».

Человек, укрывшийся газетой от ночной росы и утреннего света, спал глубоким, спокойным сном. На нем были истрепанные парусиновые туфли, коричневые шерстяные брюки и рваный пиджак. Мировые события, должно быть, мало волновали его. Он опустился настолько, что его вообще уже ничто не могло заинтересовать, подобно тому, как глубоководную рыбу не трогают штормы, бушующие на поверхности океана.

Равик вернулся в «Энтернасьональ». На душе у него было ясно и легко. Теперь уже ничто не помешает ему, все осталось позади. Сегодня он переедет в отель «Принц Уэльский». Правда, в запасе есть еще два дня. Но лучше ждать Хааке, чем упустить его.

Равик спустился в холл «Принца Уэльского». Зал был пуст. Портье сидел за конторкой и слушал радио. В углах холла прибирались уборщицы. Равик посмотрел на часы напротив входа. Пять часов утра.

Он поднялся на авеню Георга Пятого и прошел к ресторану «Фуке». Ресторан уже был закрыт. Равик остановил такси и поехал в «Шехерезаду».

Морозов стоял у входа.

– Безрезультатно, – сказал Равик.

– Я так и думал. Сегодня и нельзя было ожидать иного.

– Почему? Сегодня исполнилось ровно две недели.

– Абсолютная точность в подобных делах немыслима. Ты все время находился в «Принце Уэльском»?

– Да, со вчерашнего утра и до сих пор.

– Он позвонит тебе завтра, – сказал Морозов. – Быть может, сегодня он занят. А может, выехал из Берлина на день позже.

– Завтра утром у меня операция.

– Утром он звонить не станет.

Равик промолчал. Подъехало такси. Из него вышли наемный танцор в белом смокинге и бледная женщина с крупными зубами. Морозов распахнул перед ними дверь. Вся улица вдруг заблагоухала духами «Шанель». Женщина слегка прихрамывала. Ее партнер, расплатившись с шофером, вяло поплелся за ней. При свете ламп глаза женщины казались зелеными. Зрачки превратились в крохотные черные кружочки.

– Утром он наверняка не позвонит, – сказал Морозов.

Равик ничего не ответил.

– Оставь мне ключ, я зайду к тебе в отель после восьми и посижу у телефона, пока ты не придешь, – предложил Морозов.

– Тебе же надо выспаться

– Не важно. Прилягу на твою кровать, если захочу. Уверен, что никто не позвонит, но охотно подежурю, если это тебя успокоит.

– Операция продлится до одиннадцати.

– Ладно, договорились.

– Вот ключ. Возьми.

Морозов спрятал ключ. Затем достал коробочку с мятными лепешками и предложил Равику. Тот отказался. Морозов высыпал на ладонь несколько лепешек и поднес ко рту. Они исчезли в его бороде, как маленькие белые птички в густом лесу.

– Освежает, – пояснил он.

– Приходилось тебе когда-нибудь торчать целые сутки в комнате, уставленной плюшевой мебелью, и ждать? – спросил Равик.

– Приходилось торчать и подольше. А тебе нет?

– Случалось и мне, но тогда я ждал совсем Другого.

– А книгами ты запасся?

– Да, но не прочел ни строчки. Сколько тебе еще стоять?

Морозов открыл дверцу такси, доставившего нескольких американцев, и впустил их в «Шехерезаду».

– Часа два, не меньше, – ответил он, вернувшись. – Сам видишь, что сейчас творится. Такого сумасшедшего лета я не припомню. Кстати, Жоан тоже там.

– Вот как?

– Да. И не одна, если это тебя интересует.

– Ничуть. – Равик простился и пошел. – До завтра, – бросил он через плечо.

– Равик? – крикнул Морозов.

Равик обернулся.

– Как же ты-то попадешь в свой номер? – спросил Морозов, доставая ключ.