Как только зашла речь о премиях и наградах, тут, как черт из табакерки, возник и Владимир Бондаренко, вездесущий и непотопляемый антисоветчик: «В советской культуре все семьдесят лет царили (!) выходцы из еврейских местечек, а русская культура от Клюева до Тряпкина, от Рубцова до Распутина развивалась как бы параллельно…» Да, были из местечек, еще больше — из Одессы и Киева, Москвы и Ленинграда, Бердичева и Жмеринки. Да, были. Но — «царили», т. е. главенствовали, были первыми, ведущими? Невежественная чушь обожателя. «Царили» — русские имена: Горький и Блок, Маяковский и Есенин, Шолохов и Леонов, Симонов и Твардовский, Шукшин и Бондарев, Шостакович и Свиридов, Станиславский и Охлопков, Качалов и Москвин, братья Васильевы и Владимир Петров («Петр Первый», «Кутузов» и др.), Пырьев и Бондарчук, Уланова и Лепешинская, Нестеров и Корин, Лемешев и Козловский, наконец, Олег Попов и Юрий Никулин….

А такие фигуры, как Клюев или Рубцов, всегда лишь составляли «фон» русской культуры и никогда не «царили» в ней, хотя второму из них уже три памятника соорудили, а первого, как известно, обессмертил его же когда-то любезный гениальный друг:

И полный вздор насчет «параллельности». Как уже говорилось, два десятка стихотворений русского поэта Исаковского стали песнями еврея Блантера, а стихотворение еврея Долматовского «Если бы парни всей Земли» стало песней русского композитора Соловьева-Седого. Еще? Можно. И в немом черно-белом «Тихом Доне» 1930 года, и в звуковом цветном 1958-го роль Аксиньи, может быть, самого дорогого для Шолохова образа во всем его творчестве, играли Эмма Цесарская и Элина Быстрицкая — обе еврейки! Что, Бондаренко, местечковым душком шибает? А ведь если бы Шолохов был антисемитом, как его изображают еврейские олухи дейчевской породы, ему при его славе и влиянии ничего не стоило бы предложить, даже потребовать других артисток на роль.

Или вот еще. Великолепна была Вера Пашенная в роли Вассы Железновой, но замечательна и Серафима Бирман.

А каков был еврей Прудкин в роли Федора Карамазова в фильме Ивана Пырьева!..

Но Бондаренко жмет дальше, уверяет, что в советское время русская культура была «почти недопускаемая до кремлевских высот, где царили Дунаевские и Долматовские…».

Выражался бы яснее, писатель. Что значит «кремлевские высоты»? Никто из перечисленных выше евреев ни разу не сидел на такой кремлевской высоте, как советник президента, а изображенный здесь далеким от этих высот Распутин не только сидел, но и на шестом году правления Горбачева, когда уже давно было ясно, что это предатель и могильщик страны, нахваливал его печатно как необыкновенного мудреца.

Но вернемся к Бондаренке, который уверяет, что на кремлевских высотах царили Дунаевские и Долматовские. Да, получил первый из них две Сталинские премии, были и ордена. Получил и второй одну Сталинскую. Ты это называешь «царением»? А в юности Долматовский работал проходчиком на строительстве Московского метро. Знаешь, что такое проходчик? Когда будешь проезжать «Охотный ряд», вспомни Евгения Ароновича, он именно там орудовал не перышком, как ты в его годы, а отбойным молотком. Потом, уже став писателем, Долматовский был на финской войне. Слышал о финской? А в начале Отечественной его часть попала в окружение, потом плен, из плена он бежал; не спрашивая, местечковый он или из столицы, его спрятала русская крестьянка; отлежавшись, окрепнув, перешел линию фронта. Ты, Бондаренко, ни в каком плену, кажется, не был, кроме плена своих антисоветских фантасмагорий, и не бежал из него, но как переходить линию фронта, это ты хорошо знаешь, переходил. Перейдя фронт, Долматовский продолжал службу в армии, был дважды ранен. Ты-то ведь, не ранен, а только контужен, правда, контужен тяжело…

К этому остается добавить, если уж не выходить за пределы песенного творчества, что на слова Долматовского написаны такие прекрасные песни, как «Дальняя сторожка», «Украина золотая, Белоруссия родная», «Любимый город», «Моя любимая», «Песня о Днепре», «Случайный вальс», «Провожают гармониста», «Сормовская лирическая», «За фабричной заставой», «Мы жили по соседству», «Если бы парни всей Земли», «Венок Дуная»…

Так что, как бы Солженицын и его обожатели ни верещали, а надо признать: в советское время евреи внесли в русскую культуру (и не только!) достойный вклад.

Другое дело, что вытворяют в области культуры и информации ныне, в условиях ельцинско-путинской свободы такие их соплеменники, как защитники германского фашизма Швыдкой и Сарнов, профессиональные лжецы Познер и Радзинский, гитлерюгенд Сванидзе или беглый рижанин Альфред Шапиро… Последний из названных, режиссер, поставил во МХАТе имени Чехова пьесу Чехова «Вишневый сад». Роль Раневской там играет Рената Литвинова. 28 мая, в день премьеры, мадам прямо заявила по телевидению: «Чехова я ненавижу». Думаю, она могла сказать это от имени всех участников спектакля и главного режиссера театра Олега Табакова.

Но завершим наконец «список Исааковича»: «Еще же Оскар Фельцман, Ян Френкель, Владимир Шаинский…» Боясь утомить читателя обилием имен и цитат, скажу только о гениальных «Журавлях» Расула Гамзатова в гениальном переводе Наума Гребнева и гениально положенных на музыку Яном Френкелем. «Журавли» эти летят в вечность. Их будут петь, пока живет в людях потребность в песне. Там есть слова:

Этот промежуток для полета в вечность оставлен для Расула Гамзатова, для Дунаевского, для шедевров советской поэзии и песни, для «Тихого Дона», для фильма «Чапаев», для Улановой… А для Солженицына, с «Телемахидой» его собрания сочинений в 30 томах, там места нет. Как сказал еще в январе 1974 года наш замечательный артист Михаил Жаров, «этому сукину сыну не место среди нас» («Кремлевский самосуд», М., 1994, с. 375).

Известно (в частности, из этой книги тоже), что вся-то жизнь Александра Исааковича Солженицына была сплошным мучением и подвигом. Детство, говорит, я провел в очередях; в школе, говорит, одноклассники срывали с меня нательный крестик, а учителя так истязали придирками, что однажды я грохнулся в припадке отчаяния на пол и об парту так разбил себе лоб, что жуткий шрам красуется до сих пор; как-то в начале учебного года, говорит, меня даже исключили на три дня из школы, но в то же время в издевку каждый год избирали старостой класса да еще вынудили стать пионером, потом загнали в комсомол. А после школы? Пришлось поступить в Ростовский университет, а там измыслили для него новую пытку: заставили получать Сталинскую стипендию! Только кончил университет — война. Попал в обозную роту. Меня, говорит, интеллектуала суперкласса, обрекли за лошадьми навоз убирать. Потом целый год терзали в военном училище. К середине войны попал на фронт. Тут вообще сплошной кошмар. Судите сами: из Ростова доставил ординарец молодую жену прямо в землянку на 2-м Белорусском фронте. Ведь как приятно и удобно бить захватчиков, когда жена под боком. Побил-побил и — в жаркие объятья молодой супруги…Как отрадно!.. Так нет же! Спустя месяц-полтора командир части выставил ее, лишил боевого офицера супружеского внимания и ласки, решив, что ему достаточно пищевого, вещевого и денежного довольствия. Вот он, звериный оскал социализма. Еще когда он узнал его… В сорок пятом, говорит, попал я в окружение. Немцы тогда драпали со всех ног, но все-таки меня окружили. И ведь могли убить, в плен взять, но я вышел из окружения, вскоре вернулся туда за любимым портсигаром, благополучно вышел, а после и сам, кажется, окружил немцев. За это, говорит, меня представили в ордену Красного Знамени, но — вдруг арест за любовь к эпистолярному жанру. Всего лишь!.. А уж чего в лагере натерпелся, ни в сказке сказать, ни пером описать. Дал бы дуба на тяжелых работах, но удавалось устраиваться то бригадиром, то библиотекарем, то просто ничего не делал. Мог бы умереть с голода, но кормили, гады, три раза в день, да еще жена, тетушки регулярно посылки слали… А что началось, когда стал писателем! КГБ дохнуть не давал. Каждый шаг гения фиксировался, все разговоры прослушивались, даже завербовали жену в тайные агенты следить за ним, но она с риском для жизни их обоих помогала переправлять его сочинения за границу. А как пытались запугать! КГБ присылал письма с приклеенными волосками. Представляете, какой страх?! Это же намек на то, что, потерявши голову, по волосам не плачут. А однажды на Александра Исааковича, как на Эдуарда Амвросиевича, бесстыжий КГБ даже совершил настоящее покушение. Представляете? Операция «Укол ядом в афедрон». В задницу гения, нобелевского лауреата, Меча Божьего… Это ж поистине покушение века!