— А мы с Зомби телевизор смотрим. Делегаты изгаляются, все никак не могут решить, кто лучше, да принципиальнее, да образованнее, да краше собой...

— Подожди, Овсов... С депутатами мы после будем разбираться. Давай сначала разберемся с твоим Зомби.

— Вы его называете Зомби? — побледнев, спросила Женя.

— А как же его называть, если он ходит, ест, пьет, говорит, но ничегошеньки не помнит? Конечно, Зомби.

— И он знает, что вы его так называете?

— По-моему, ему даже нравится... Он видит в этом имени какой-то смысл, значение...

— Бедный Суржик, бедный Суржик... Неужели это он сделался Зомби, неужели это он... — Женя готова была снова расплакаться, но ее остановил Пафнутьев.

— Прекратить! — рявкнул он. — Сейчас будете говорить. Овес, дай ему трубку на пару минут, тут одна женщина хочет с ним поговорить... Но сначала я скажу ему два слова... Здравствуйте! — бодро произнес Пафнутьев, делая знак Жене — дескать, это он, сейчас будешь говорить. — Это больной палаты номер три?

— Да ладно, Павел Николаевич, — проговорил голос, — называйте уж как привыкли... Зомби я. И все тут.

— Как скажешь... Говорят, ты вспомнил человека по фамилии Байрамов?

— Если это можно назвать воспоминанием... Просто я увидел его по телевизору и мне показалось, что мы с ним встречались. Только и того.

— А вы не помните, он не дарил вам машину?

— Машину? Мне? Но машины не дарят... Машинами отдариваются. Как следователю, это должно быть вам хорошо известно.

— Потому и спрашиваю. Но об этом более подробно мы поговорим при личной встрече... А сейчас я передам трубку одной приятной женщине. Она утверждает, что встречалась с вами в свое время... Женей ее зовут.

— Мне необходимо поговорить с ней? — спросил Зомби, налегая па слово «необходимо».

— Поговорите, — и Пафнутьев передал трубку Жене.

— Здравствуйте, — произнесла она чуть слышно, но тут же понравилась. — Здравствуйте, — сказала Женя и тверже, и громче.

— Добрый день, — ответил Зомби бесстрастно.

— Простите, но Навел Николаевич мне немного рассказал о вас... И мне показалось, что вполне возможно, мы встречались... Меня зовут Женя, Женя Феоктистова.

— Возможно, — ответил Зомби.

— Если я не ошибаюсь, то мы с вами провели как-то месяц в Крыму, в Коктебеле... Года два па-зад. Помните?

— Мы с вами в Коктебеле? — удивился Зомби. — Не помню... Но чего не бывает, возможно мы там и встречались. Видите ли в чем дело... У меня последнее время с памятью не все в порядке, Павел Николаевич, вас, очевидно, предупреди,.!...

— Да, он сказал.

— И чем же мы с вами занимались в Коктебеле?

— Купались, загорали, собирали камни... Бегали по каким-то столовкам... Чем можно еще заниматься в Коктебеле? В горы ходили, к могиле Волошина поднимались... Вино пили.

— Наверно, и любовь у пас с вами была?

— Была, — произнесла Женя и только Пафнутьев знал, как далось ей что коротенькое слово.

— Простите, Женя... В таком случае я, наверно, должен разговаривать с вами несколько иначе... Но я в самом деле ничего не помню. Тут со мной кое-что случилось полгода назад и вот я до сих пор никак не выкарабкаюсь... Так что уж простите великодушно.

— Да-да, я понимаю. Всего доброго! — и Женя положила трубку на рычаги. Теперь она смотрела на Пафнутьева ясными сухими глазами и была бледнее пеленок, которые сохли за се спиной. Пафнутьев сбегал па кухню, набрал из-под крана воды в подвернувшуюся чашку без ручки, принес, заставил Женю выпить.

— Ну что? — спросил он. — Почему вы положили трубку? Разговор, кажется, у вас пошел...

— Это он, — сказала Женя чуть слышно и потеряла сознание. Пафнутьев еле успел подхватить ее. Подняв женщину на руки, он, подивившись ее легкости, отнес в другую комнату на диван, положил под голову валик. Обернувшись в дверях, он еще раз окинул женщину взглядом, убедился, что все в порядке и вышел, осторожно прикрыв дверь. На подвернувшемся клочке бумаги он написал: «Женя! Никуда не ходить, никому не звонить, обращаться по всем вопросам только ко мне, Пафнутьеву Павлу Николаевичу». И приписал ниже свой телефонный номер.

После этого Пафнутьев прошел на кухню, выключил газ под вываркой и покинул квартиру.

* * *

Невродов позвонил в конце рабочего дня. Посопел в трубку, спросил о здоровье и, как бы между прочим, обронил:

— Что-то давно тебя не видно... Заглянул бы как-нибудь, рассказал бы о своих похождениях.

— Загляну... Хоть сегодня.

— А что сегодня... Тоже не самый плохой день, — ответил Невродов и положил трубку.

Неужели клюнул?! — заволновался Пафнутьев. — Неужели дрогнуло влюбчивое сердце областного прокурора? Сложные, неоднозначные чувства охватывали его последние дни. Что говорить, было и чувство охотника, почуявшего запах дичи, было простое желание довести дело до конца — ведь еще год назад он пообещал Андрею разобраться с остальными участниками банды. Жажда мести? Было и это, но сказать, что Пафнутьев думал об этом всерьез... Нет. Наоборот, пришли и сомнения, и колебания. Не привык Пафнутьев вот так легко и просто предавать соратников, а Анцыферов, как ни крути, был соратник. Вместе работали, вместе отвечали за дело... Пафнутьев мог как угодно называть свои действия на юридическом языке, на прокурорском, следственном, но для себя, при разговоре с самим собой не отказывался и от простого, житейского понимания — закладывал мужика, под статью подводил. Но когда эти мысли и раскаяния слишком уж одолевали его, он вызывал в памяти целлофановый мешок с головой вора и стукача Ковеленова, представлял, что и его голова должна была оказаться точно в таком же мешке. И он снова становился тверд, снова готов был довести дело до конца.

Невродов ждал его. Приемная была пуста, в кабинете, кроме самого Невродова, тоже никого не было. Значит, подготовился к разговору, позаботился о том, чтобы не было лишних свидетелей его встречи с начальником следственного отдела городской прокуратуры.

— Входи, — бросил Невродов, увидев заглянувшего в дверь Пафнутьева. Прокурор сидел за своим столом массивно и неприступно, на подходившего Пафнутьева смотрел с подозрительностью. — Привет, — сказал он, приподнявшись с кресла. — Садись, — проговорил Невродов сипловатым голосом, словно звукам было тяжело протискиваться сквозь узкую, сдавленную голосовую щель.

Пафнутьев охотно, в полупоклоне пожал тяжелую, мясистую руку Невродова, сел, придвинул стул ближе к столу, этим движением показывал, что готов говорить плотно, к делу приступить немедленно.

— Похолодало, — сказал Пафнутьев. — Зима идет.

— Придет, — значительно кивнул Невродов, продолжая неотрывно смотреть на Пафнутьева. Все-таки опасался он провокации, все-таки не исключал мысли об обмане, допускал, что хотят выманить его из окопа и подставить под снайперский выстрел его такую заметную, такую большую и беззащитную фигуру.