— Хоть бы знать точно, что происходит, — волновался он.

Трой, закутанный в походную шинель, спросил:

— Вы про что?

— Нет, я так.

Приглушенный голос капитана стал громче:

— Если б и знали, чем бы это нам помогло? Ничего не изменилось бы. Подождем, увидим. Я стал специалистом по части «Подождем, увидим».

Но слухи опережали колонну: радисты между делом слушали сообщения обеих сторон. К тому времени как колонна подошла к Люксембургу, люди приблизительно знали обстановку. И так как слухи подчеркивали темную сторону картины, ко всему этому шепоту, ропоту и воркотне примешивались панические нотки.

Черелли заговорил о «тиграх» и заметил, что американцам нечего выставить против них. Потом добавил с глубоким вздохом:

— А помните, как мы катили по Франции? — По сравнению с настоящим это казалось увеселительной прогулкой.

Пух на подбородке и верхней губе Шийла покрылся инеем от его дыхания. Он закрывал лицо руками в перчатках, стараясь отогреть щеки, и его голос звучал глухо:

— Не люблю никаких разъездов. Наездился на своем веку. Когда война кончится, я обзаведусь своим домом и буду сидеть на одном месте, да, черт возьми, на одном месте!

Из глаз Трауба раздражающе и упорно текли слезы. Он обмотал шарф плотнее вокруг головы, надвинул ниже вязаный подшлемник и поверх всего этого нахлобучил каску.

— Ну и вид у нас! — сказал кто-то.

— Куда мы едем? — спросил Шийл.

— Да уймитесь вы! — сказал Лестер.

Черелли затеял драку из-за того, что Шийл, повернувшись, нечаянно ударил его саперной лопаткой. Лестер перегнулся и разнял их; Клей заступился за Черелли, а Трауб кричал, что Шийл не виноват; скоро все перессорились и унялись только потому, что негде было размахивать кулаками в тряской, вихляющейся машине, битком набитой людьми и поклажей. Озябшие и усталые, они сердито глядели друг на друга, с ненавистью думая о том дне, который свел их вместе, ненавидя и сей день, и все грядущие дни.

Этим утром город Люксембург подвергся обстрелу. Обстрел был не очень сильный — всего несколько снарядов из дальнобойных орудий, но это случилось в первый раз и поразило город своей внезапностью. Гром грянул из черных, низко нависших над землею туч, воскресив толки о секретном немецком сверхвооружении и породив слухи о том, что на Люксембург сброшены немецкие парашютисты.

Иетс видел перемену в людях — в тех самых людях, которые только два месяца назад насмехались над немецкими войсками, бежавшими на краденых велосипедах и в повозках, запряженных чужими лошадьми; в тех самых людях, которые приветствовали американцев со всем пылом, на какой были способны их флегматичные, уравновешенные натуры. Теперь они угрюмо стояли на тротуарах и на углах улиц; разгром немцев, тогда казавшийся полным и окончательным, видимо, вовсе не был окончательным; и первые американские части, стянутые с юга и брошенные в прорыв, грязные, усталые и озябшие, походили уже не на победителей, а на последние жалкие отряды ополчения.

Человеку, настолько восприимчивому к чужим настроениям, как Иетс, было особенно трудно сохранять спокойное выражение лица в этой атмосфере, заряженной унынием. Ему хотелось поговорить с Девиттом. Ему необходимо было составить себе ясную, трезвую и правдивую картину того, что произошло и что может произойти в дальнейшем. Ему необходимо было свое место, разумная деятельность в рядах армии, которые теперь должны были сплотиться под угрозой надвигающейся катастрофы для подготовки к контрудару.

Число часовых перед зданием радиоузла было удвоено, и документы у Иетса проверили; это его несколько ободрило.

Но, когда оказалось, что кабинет полковника пустует, так как он уехал в Париж накануне прорыва и с тех пор не давал о себе знать, Иетс был разочарован, почти обижен. Отсутствие Девитта лишало его уверенности, в которой он так нуждался; кроме того, это означало, что всем командует Уиллоуби. Уиллоуби отлично умел подлаживаться и неплохо соображал, когда дело шло о разных трюках, подходах и интригах. Но каков он будет перед лицом непосредственной опасности? А ведь в эту критическую минуту от Уиллоуби зависела не только работа всего отдела, но и сама жизнь Иетса…

Иетс застал майора в оживленной беседе с Крераром; он казался бодрым и спокойным; только мешки под глазами стали больше и тени в складках щек темнее.

— Рад видеть вас! — сказал он. — Полагаю, вы уже слышали новость?

— Слышал, — отозвался Иетс. — Я прибыл с частью, которая назначена на линию обороны где-то поблизости, но не знаю точно, каково положение дел.

— Плохо, — сказал Крерар.

— Вы нас могли и не застать, — сказал Уиллоуби и засмеялся. — Немцы уже оседлали главную магистраль в город Люксембург и часа за полтора могли бы добраться сюда… Но четвертая дивизия их остановила. Предполагалось, что дивизия на отдыхе, она вышла из Гюртгенского леса… От нее осталось очень немного, зато она остановила немцев; повара и канцеляристы, военная полиция и Бог весть кто остановил их.

— Что же мы собираемся делать?

Уиллоуби сказал с вызовом:

— Ничего. Сидеть на своем месте!

— Ну что ж, — сказал Иетс, — не возражаю.

Он начинал ценить майора: не кто иной как Уиллоуби предсказывал в Роллингене: «Война еще далеко не кончилась, и она будет упорной»… Может быть, не так плохо иметь Уиллоуби под боком. Это тоже могло поддержать оптимизм, как поддерживал его беспредельный стоицизм Троя по дороге в Люксембург.

Уиллоуби продолжал:

— Мы на крайнем левом фланге немецкого наступления. Не думаю, чтобы в намерения немцев входило тратить силы на взятие города: здесь ничего нет, кроме радиоузла и соблазнительной возможности вернуть первую из многих потерянных ими столиц. И они его займут, конечно, если он попадет к ним в руки в результате их дальнейшего продвижения на север.

— А что получилось здесь?

— Прорыв фронта, — сказал Крерар.

Уиллоуби уточнил:

— Непрерывной линии фронта больше не существует. Сто первая воздушно-десантная дивизия пока еще в Бастони.

— Держится?

Уиллоуби пожал плечами. — Я хотел вам сказать, Иетс, что с этой женщиной из Энсдорфа вы поработали отлично…

— Нашли о чем вспомнить! — сказал Крерар. — Кто теперь станет беспокоиться, сидит ли немецкое население у себя дома или нет? Тогда мы витали в облаках. Отныне я стою за то, чтобы каждый из нас некоторое время пробыл на фронте — так сказать, соприкоснулся с войной…

— Я никогда не сидел по канцеляриям, — сказал Иетс.

— Я не о вас говорил, — ответил Крерар.

— Мистер Крерар, — усмехнулся Уиллоуби, — хочет начать новую жизнь. Чего ради нам водить друг друга за нос?…

Пустая болтовня. На Иетса она действовала угнетающе. Они уже и так соприкоснулись с войной, война догнала их.