говорил японский полковник, утверждало собственные идеи Колчака о войне, о демократии и народе. Он воспринял идею Хизахиде как свою, давно выношенную, хорошо обработанную идею о военном государстве.

— Каждый политический деятель знает закон глупости числа,— продолжал Хизахиде. — По этому закону решение двух хуже одного, решение трех хуже двух и так далее...

— Превосходно! — согласился Колчак. — Правда, мысль о законе глупости числа примитивна, как кулак, но и убеждающа, как кулак же.

— Абсолютная власть всегда будет принадлежать одному, если этот один — сверхчеловек. Мысль тоже не новая, но живет во все времена, у всех народов. — Хизахиде опять засмеялся мелким, тусклым смешком.

«Я был настороже, беседуя с Хизахиде. Японцы как-то проведали о моей переписке с правительством английского короля. Уни знали обо мне больше, чем я сам». Адмирал вздохнул и снова прислушался.

Опять появился тихий, ритмичный звук — он исходил то ли из угла кабинета, то ли из камина.' Заинтересованный таинственным звуком, Колчак решил разгадать его причину, но к парадному подъезду подлетели санки. Кучер откинул медвежью полость, и Анна Васильевна, стройная, румяная, заиндевелая заспешила в дом.

Забыв про все, адмирал выскочил из кабинета, пробежал в прихожую, протянул руки навстречу возлюбленной.

В кабинете тяжело грохнуло, двери распахнулись, дымное пламя заволокло прихожую. В ту же минуту закричали часовые, забегали секретные агенты.

Колчак вернулся в разгромленный кабинет и увидел среди каминных обломков металлические части адской машины.

Меня называют первым специалистом минного дела, а я не догадался по звуку часового механизма о самой вульгарной мине. Любовь к вам спасла меня от гибели,— добавил он, обращаясь к Анне Васильевне, — Как же мне не верить в чудодейственную силу любви?

4

Адмирал, возбужденный и злой, мерил торопливыми шагами ковровую тропинку кабинета, а Долгушин недоумевал: почему правитель расстроен в дни успехов на фронте? Неужели из-за сводки секретных донесений?

Полевой контроль сообщил о спекуляциях, аферах, заговорах, арестах, казнях, анекдотах, сплетнях.

«Захваченный контрразведкой красный комиссар заявил: «Пусть весь мир пойдет на нас войной, победа останется за революционным народом». р

«Адмирал Колчак не понимает, что управлять Россией труднее, чем Черноморской эскадрой»,— говорит в кругу своих приближенных генерал Гайда».

Почему.я должен читать всякие глупости и скверную ложь? — возмутился адмирал, отбрасывая листки и подходя к окну.

За окном виднелась городская ветка, занятая личными поездами адмирала и высоких союзных комиссаров. Над их поездами самоуверенно пощелкивали французский и английский флаги. Адмирал еще сильнее обозлился.

Набивают русским золотом карманы,— низким, противным самому себе голосом проговорил он. — Но напрасно дума-ют, что я завишу от них, напрасно. Я обуздаю их аппетиты...

Он словно призывал Долгушина в свидетели своих действий по укрощению союзников, но тон его становился все неуверен-

нее, все тише. Адмирал не понимал, что он послушно исполняет волю генерала Нокса, уступает требованиям французов, и чем сильнее уступает, тем нахальнее генерал Жанен. Верховный правитель России удовлетворяет и прихоти чехов — всяких Гайд и Сыровых, он сделал этих человечков значительными личностями, они же платят ему интригами. Американцы воздействуют на него, японцы опутывают лукавыми сетями. А что за помощники окружают его! Заносчивые прапорщики, ставшие по его воле генералами, старые бездарные военачальники, проигравшие последнюю войну, позабывшие военное искусство рамолики, министры, еще недавно бывшие торгашами и, как от звезд, далекие от жизни. Они умеют только повторять афоризмы велициіс людей, живших за тысячелетие до них.

— У меня целый заповедник честолюбивых лбов, но нет людей дела. — Колчак остановился перед адъютантом,, откинул горбоносую голову. Сердитое и в то же время жаркое выражение тлело в его зрачках. — Я только и слышу о необходимости строгих мер. Каратели мои восстанавливают тишину в Сибири, но я не желаю кладбищенской тишины.

Долгушин почтительно слушал.

— Есть какие-нибудь известия от Савинкова? — внезапно спросил адмирал.

— Господин Савинков молчит.

— Я дал ему золота на представительство в Париже, а он молчит. Странная манера исполнять свои обязанности! Ротмистр, вы пока свободны.

Долгушин ушел в приемную.

Колчак вспомнил свой разговор с Борисом Савинковым в этом же самом кабинете. Савинков приехал из Уфы, адмирал пожелал увидеть его.

Встреча началась с осторожного прощупывания: каждый знал о другом достаточно много,, а Колчак даже читал книги знаменитого террориста. Оба были уверены в своей исключительности и в том, что им все позволено.

Савинков поздравил адмирала с успешным наступлением на

Пермь.

Я не испытываю радости от поражения красных. Как-никак я — революционер,— добавил он.

— Да, да, понимаю! Только теперь вы бросаете бомбы в тех, с кем прежде бросали бомбы.

Адмирал предложил Савинкову пост военного министра.

— Мы с вами личности, а не нули. Нам будет тесно в одной берлоге,— отклонил предложение Савинков. А вам я все же советую остерегаться красноты в своем правительстве. Если станете вести какие-либо переговоры с большевиками — обманывайте их не стесняясь. Переговоры я понимаю только как военную хитрость. Я призываю вас, адмирал, выполнить свой

■ Э01

исторический долг перед Россией, — с холодным пафосом заключил Савинков.

Колчак слушал Савинкова и думал: «Он создает заговор за заговором против той самой России, за которую был готов умереть. Его политическое имя и ненависть к большевикам могут принести мне пользу».

— Будьте моим эмиссаром в Париже. Я очень верю вам, Бо-.рис Викторович.

Не понимаю, как можно верить первому встречному,— рассмеялся Савинков.

Вы первая личность среди равных вам,— ответил комплиментом Колчак...

...Снова вошел Долгушин, доложил осторожно:

Какой-то Богачев просит приема. Говорит, вы его хорошо знаете.

— Не зна^р никакого Богачева и никого не принимаю.

Долгушин исчез, но тут же вернулся:

— Простите, ваше превосходительство, я напутал. Не Богачев, а Бегичев Никифор Алексеевич просит принять его.

Колчак выбежал в приемную, обнял высокого человека, одетого в брезентовый плащ.

— Какими судьбами? Откуда приехал? Проходи, проходи. И приказал Долгушину: — Ко мне — никого. Ты откуда прибыл, Никеша?

— С Енисея, с Дудинки,— ответил Бегичев, глядя то на узорчатый ковер, то на свои грязные охотничьи сапоги.

Адмирал усадил гостя в кресло перед четырехугольным столиком, сам сел напротив. Так было ловчее рассматривать