Он всегда думал, вернее, надеялся, что в его последние минуты смерть явится к нему в каком-то образе.

Речь шла не об утешении и не о примирении с неизбежным. Он ничего так не хотел, как отвесить смерти хук с правой. Так сказать, пойти на дно с поднятым флагом.

Но теперь, когда он и в самом деле умирал, такого желания не было. Хотелось просто растаять, заснуть и исчезнуть в застилающем глаза красном тумане.

– Бьюкенен, Линкольн, Джонсон, Грант… – забормотал он и увидел Грейсланд.

Но это не тот Грейсланд, не храм Элвиса, где они когда-то были на экскурсии. Ни одного туриста, Майвор тоже куда-то подевалась. Он может бродить по пустым комнатам сколько вздумается.

– Хейс, Гарфилд, Артур…

А это гостиная. Желтое ковровое покрытие на полу, циклопический диван и три вмонтированных в стену телевизора. И никаких преграждающих вход веревок – заходи и делай что хочешь. И он даже не входит, а поднимается над полом и, паря и покачиваясь в воздухе, подлетает к стеклянному журнальному столику у дивана, за которым сидит белая фигура.

– Кливленд, Гаррисон, Клив… Клив… ленд.

Вот и конец.

Белая обезьяна. Огромная белая обезьяна, она сидит, опершись передней лапой, или, кажется, у обезьян это называется рукой… сидит, опершись белой волосатой рукой о колено. Круглые черные глаза словно засасывают Дональда, красный туман в глазах становится бордовым, а черные шары обезьяньих глаз все ближе.

Дональд на секунду приходит в себя. Прежде чем идти к обезьяне, ему хочется еще раз краем глаза увидеть мир, который он покидает.

По полю идет какая-то фигура. Белая фигура, он такую уже видел. Направляется к нему.

На какую-то секунду ему показалось, что это та же самая обезьяна, которая только что сидела у телевизора, и он решил все же нанести ей последний удар. Попытался сжать пальцы в кулак – и не смог.

Белый фантом подошел совсем близко, остановился и небрежно произнес:

– Послушай-ка… У меня есть предложение.

* * *

Ни Леннарт, ни Улоф в дате не уверены. Скорее всего, весна девяносто восьмого. Улоф утверждает, что той самой весной Улоф Юханссон ушел с поста председателя партии центра. Значит, девяносто восьмой. А Леннарту кажется, что в том году собаку Холмберга загрыз волк, то есть по его расчетам – девяносто девятый. Но вполне может быть, что и в девяносто седьмом.

Но в апреле – это точно. Фермеры с соседних хуторов каждый год собирались в конце апреля на дровяную субботу. Зимой павшие стволы свозили из леса и сваливали на опушке, рядом с наделом Леннарта. А когда становилось более или менее тепло, все соседи собирались, пилили и кололи лес, а потом делили дрова между собой.

Большая циркулярная пила и дровокол, работающие от тракторного компрессора. Готовые дрова складывали во все растушую кучу, а потом каждый брал, сколько ему нужно на зиму, и отвозил на свой двор под навес, чтобы к зиме дрова как следует просохли.

Работать командой было веселей. Все время менялись: в течение дня каждый успевал поработать и с пилой, и с дровоколом, подносить, уносить, складывать на ленту самодельного конвейера.

Но в этот день вышло так, что Леннарт и Улоф оказались в одиночестве. Кто-то заболел, другой сломал ногу, к третьему неожиданно приехали родственники, у четвертого телилась корова. В полдень они посмотрели друг на друга – придется делать всю работу самим. Не то чтобы невозможно – возможно, конечно. С пилой и дровоколом вполне можно управиться вдвоем, но времени уйдет намного больше.

Что делать? А что делать – надо пилить.

Через полчаса они нашли ритм. Куча дров на другом конце конвейера росла с такой скоростью, что можно было подумать: работают не два человека, а три или даже четыре.

Циркулярка с воем вгрызалась во влажные стволы, дровокол со смачным хрустом раскалывал чурбаки на четыре части, громыхал транспортер. Леннарт и Улоф работали как оглашенные, пространство словно окуклилось в пузырь, в котором не было никого и ничего, кроме них двоих и работающих машин.

В половине третьего они сделали перерыв на четверть часа. Посмотрели на результаты работы, заулыбались и молча покивали друг другу. А когда в пять часов решили закончить, оказалось, что перепилили и перекололи больше половины стволов.

Улоф выключил мотор трактора. Гидравлический компрессор умолк, прекратился натужный вой циркулярной пилы. В лучах низкого солнца береста казалась розовой, свежо пахло опилками. Леннарт и Улоф присели на скатившееся с пирамиды бревно. Наверняка Агнета и Ингела уже приготовили ужин, но они не торопились – хотелось еще полюбоваться результатами хорошей работы.

– Глянь-ка, – Улоф кивнул на огромный ворох готовых дров.

– Ну да, – сказал Леннарт. – Неплохо, а?

Они еще посидели немного, наслаждаясь вечерним покоем и тишиной. Мышцы приятно ныли. И именно тогда между ними проскочила искра. Они часто встречались и на работе, и семьями, но тогда впервые для обоих стало ясно – они самые лучшие, самые верные друзья.

То, что было сказано, мог сказать любой из них, но сказал Леннарт – он вообще был более говорлив.

– Улоф, – сказал он. – Я тут подумал про одну штуку…

– Да?

– Или… я про эту штуку и сейчас думаю.

– Ну?

Леннарт отряхнул опилки с рабочих штанов и огляделся, будто опасался, что кто-то их подслушивает.

– Никогда ведь не знаешь, как и что с кем будет.

На эту мысль у Улофа возражений не нашлось.

– Так что я вот что подумал… можем ли мы это… ты и я… обещать друг другу, что если, так сказать…

Он запнулся, не найдя подходящих слов. Ему помог Улоф.

– Что мы друг о друге позаботимся? Если все пойдет к лешему?

– Примерно так, – кивнул Леннарт. – Не то чтобы у меня были причины… опасаться, так сказать. Ну вот, мол, сейчас все пойдет к лешему… или там хочу застраховаться, но…

– Я понял. Звучит неплохо. Если у тебя все пойдет к лешему, я помогу тебе, если у меня – ты поможешь мне. Заметано.

Леннарт замолчал и потупился, обдумывая, что бы еще добавить, но пришел к выводу, что добавить нечего. Улоф выразил его мысль самым лучшим образом, лучше не скажешь.

Он поднял голову и увидел, что Улоф протягивает ему руку.

Они скрепили только что заключенный союз рукопожатием. После чего Улоф хлопнул Леннарта по плечу, и Леннарт сделал то же самое.

– Заметано, – повторил Улоф понравившееся выражение.

Никто из них никакой односторонней выгоды из заключенного союза не извлек. Если что и шло к лешему, то и у того и у другого одновременно. Ингела и Агнета поехали на Канары вместе и вместе сбежали. И забота друг о друге незаметно стала постоянной и обоюдной, и эта забота постепенно перерастала во что-то иное.