Именно оттого происходит событие на площади, что до этого мысль о нем была допущена втайне и не была ей противопоставлена другая мысль, которая ее тормозит или ограничивает. Это к нормальной характеристике доминанты: ее все подкрепляет, и она скрывает в себе тенденцию расти до открытого выявления в действии. Требуются меры для предотвращения этой лавины и обвала в горах!

В высших областях жизни доминанта выражается в том, что все побуждения и произведения мысли и творчества оказываются проникнуты одною скрытою тенденциею, проникающею во все детали; в этой тенденции – ключ к пониманию деталей и к овладению ими! Так у всяких произведений нашей так называемой «культуры» жизни тенденция, движущая всем, одна – как бы так освободиться от «должного», от «обязывающего», чтобы жить стало совсем легко, как легко кушать торт с цукатами. Освободиться от преданий и обычаев, от обязательств пред общественным мнением, пред всепроникающим смыслом истории и Бытия, пред своими детьми, пред совестью. Как бы сделать так, чтобы вместо «добрая жизнь» оставалось говорить: «вкусная жизнь», «приятная жизнь».

Животное слепо живет. Человек знает уже смерть, отдает в ней отчет. Притом знает не только ее феноменологию, но до известной степени и ее механизм, т. е. известны и приемы перехода от состояния жизни к состоянию смерти. Само собою это далеко не значит еще, что стало известным существо явления смерти. Стало лишь более или менее подотчетным понятие жизни с тех пор, как стал приоткрываться механизм перехода ее к смерти. Вместе с тем человек уже не может жить так слепо и безотчетно, как это дано животному, в котором самый процесс и инерция жизни текут нераздельно и неотделимо от начатков мысли и посреди текущей среды. У человека уже выразительно противопоставление себя и среды и более или менее в связи с этим противопоставление жизни и смерти. Человек уже знает практически, как можно переходить от жизни к смерти, от себя к разрешению в среде. Но человеку искони присуще желание жить в своей среде столь же целостно и нераздельно, как это удается животному. Искони видим попытки человека отдаться «слепой» жизни в своей среде. Однако человеку не освободиться от однажды пройденного рубежа и не вернуться ему к животному, к чисто инстинктивному и чисто безотчетному прозябанию в среде. Когда это как будто начинает удаваться, получается дисгармония, аномалия, патология! Слиться со средою, т. е. возобновить жизнь в принципиальной нераздельности с нею, человек может только сознательно, разумно, подотчетно. И это бывает тогда и на тех, доступных человеку вершинах, когда человек начинает проникать в разумный закон Бытия. Замечательно, что именно тут разрешается в тесном и внутренне увязанном ансамбле и проблема уразумения жизни и смерти по их существу, и проблема подлинного собеседования с другим человеком без предрассудочного превращения его в своего двойника, и проблема собеседования с Разумом Бытия, истории и идущих человеческих поколений.

В этом повторении смерти принадлежит совершенно закономерное место, как и «борьбе», конфликтам, противоречиям и смене поколений.

Все дифферецирующееся, множащееся и однако не теряющее единства, – значит сохраняющее это единство во множестве через гармонию, – вот организм в своей – истории развития, пока она ему удается без нарушения, без изъяна, без преступления, без измены дорогому и доброму! Знамя-то, влекущее за собою, остается все-таки всегда впереди, не отягченное и не связанное разваливающимся множеством своих произведений!

Организм – оркестр из множества инструментов. Гораздо вероятнее в термодинамическом смысле состояние какофонии этого многоинструментального множества, когда каждый участник будет издавать звук своего инструмента по-своему! В этом смысле болезнь и дисгармония – состояния более понятные и вероятные, чем здоровье, т. е. физиологическая координация всего многообразного множества в гармоническую деятельность.

Достаточно проницательная бдительность внимания и чтения себя самого – это редкое состояние человека. Обычно царит «досознательное». «Большая часть жизни нашей проходит в бесчувствии. В юности мы почти вовсе неразумны; когда наступает старость, то притупляется в нас всякое чувство» (Златоуст). Собственно «сознательная» и самоуправляющаяся личность есть редкое и очень трудно достигаемое состояние. Можно сказать, что господствует подлинно поддерживаемый дурман от страстей в ветхом Адаме. Поэтому Н. Е. Введенский был прав, когда говорил, что подлинно сознательная, самопонимающая деятельность есть редкое состояние в человеке, – отдельные острова посреди преобладающего моря стихийного волнующегося психофизиологического ширения.

Совершенно обыденный факт, что человек, внимание которого застлано текущими ближайшими впечатлениями и короткими рефлексами, не успевает в них разобраться, уловить их выгодную или невыгодную сторону, и лишь много спустя в другой обстановке начинает отдавать отчет в том, как надо было бы поступать, если бы можно было оказаться снова в прежних условиях. Можно даже сказать, что это особенно ценный дар и мудрость, когда человек оказывается способен очень быстро оценить ближайшую обстановку, не растеряться в коротких рефлексах и «уловить существенное» в мелочах текущей обстановки. Для этого нужен Наполеон, Тюренн и Суворов, чтобы сразу уловить в текущей обстановке главное для того, чтобы достичь желаемого. Так самое близкое и нагляднейшее может оказываться препятствием для понимания главного, пребывающего, того, что должно быть!

Единство внимания и единство духа – единство и крепкая устойчивость личности в противоположность многоразличному распаду личности, психическому калейдоскопу больного и грешного внимания. Это не постоянно-данное, но становящееся, делающееся единство, – единство деятельного внимания, переносимого сосредоточенно на приходящее лицо, или вновь встреченный предмет так, чтобы читать его и заданную в нем его судьбу с возможной адекватностью. Это сосредоточенное собеседование со встречным лицом и лицами, когда они читаются до глубины и потому получают ответы на свои дела, которые для них самих еще не поняты, а только еще носятся в до-сознательном и готовятся открыться. Итак, собеседование, эмпирически данное и постоянно нас сопровождающее, еще не есть собеседование в подлинном смысле слова и в подлинном понимании каждым другого! Эмпирическое собеседование может быть сопряжено с солипсизмом. Настоящее собеседование есть дело трудного достигания, когда самоутверждение перестает стоять заслонкою между людьми.

Нет такой деятельности человеческой, которая не сложилась бы постепенно в традицию. Тут есть своя хорошая сторона. Но есть и порочная, опасная сторона! «Ничего», «все благополучно» – вот как характеризуется для нас привычное, традиционное, успокаивающее своей традиционностью. В порядке привыкания и обыкновения «ничего», «все благополучно» постепенно превращаются в тяжкие пороки обыденной жизни и безобразные раны общественной жизни, искажающие достоинство человека! Вот почему самоутверждение, норовящее всегда укрепить и обеспечить человеку привычное «ничего» и «все благополучно», так часто и типично служит укреплению зла в мире и, во всяком случае, ни за что доброе само по себе не ручается, чаще же всего служит укреплению порока. «Ничего», «все благополучно» – это адаптация к тому, что только что перед этим вызывало отвращение и ужас!