– Ну как прошла встреча с дочкой? – продолжал он допытываться.

– Она даже не знает, что я ее мама, – пробормотала Луна. – Я для нее чужой человек.

– Это естественно, она же не видела тебя много месяцев, – пытался он ее утешить.

– Нет, это неестественно. В наших отношениях нет ничего естественного.

Вот уже много ночей подряд Габриэлю не удается проспать больше часа подряд. Один и тот же сон преследует его каждую ночь. Во сне он бежит, пересекает поля, пересекает горы, пересекает моря, пересекает океаны. «Куда ты бежишь, Габриэль? – слышит он во сне сладкозвучный женский голос. – Куда ты бежишь?» Но он не отвечает и продолжает бежать. Он тяжело дышит, но не в силах остановиться, не в силах замедлить бег, он бежит, и бежит, и бежит… И тогда – всегда в одном и том же месте, в одно и то же время – внезапно и ниоткуда появляется она. Она бежит впереди него, и он пытается ее догнать – ту девушку, которую не видел уже двадцать пять лет, золотоволосую и синеглазую. Он протягивает руку, чтобы дотронуться до нее, но не может приблизиться, она обгоняет его, ускользает от него. И каждый раз, когда он почти уже догнал ее и вот-вот коснется, он просыпается весь в поту, с мучительным чувством утраты.

Габриэль хочет сесть в постели, хочет пить, во рту у него пересохло, но он не может встать самостоятельно, он должен разбудить Розу, чтобы она помогла ему встать, но как же он ее разбудит, как посмотрит ей в глаза, если причиной тому, что он нуждается в ее помощи среди ночи, девушка с золотыми волосами, память о которой всю жизнь не позволяла ему любить свою жену так, как мужчина любит женщину.

Он лежит с открытыми глазами и молит Бога положить конец его страданиям. Лучше умереть, чем так жить. Разве это жизнь? Больной человек, который пальцем не может пошевелить без посторонней помощи, зависящий от милости жены и дочерей. Опостылела ему такая жалкая жизнь.

Когда Роза утром приходит будить мужа, она застает его лежащим с открытыми глазами.

– Доброе утро, керидо, – говорит она ему.

Он не отвечает.

– Буэнос диас, – делает она еще одну попытку. – Как ты сегодня, керидо?

Он продолжает молчать.

– Габриэль, что случилось? Тебе плохо?

Роза кладет руку ему на лоб. Напуганная, садится к нему на кровать, наклоняется к его губам. Ощущает его дыхание и успокаивается: он жив. Встает с кровати и идет в соседнюю комнату.

– Рахелика, – говорит она дочери, которая кормит ребенка. – Твой отец лежит как мертвый и не говорит ни слова.

– Как это?

– Я с ним говорю, а он мне не отвечает.

Рахелика отнимает Боаза от груди, и он разражается горьким плачем.

– Подержи его, – просит она мать и бежит к отцу.

– Папа, с тобой все в порядке? – спрашивает она с тревогой.

Он молчит.

– Папа, не пугай меня, у меня и так забот по горло.

Но Габриэль молчит.

– Папа, умоляю тебя, – она становится на колени перед кроватью, – мы не выдержим, если с тобой что-то случится, пожалей нас, сейчас не время молчать, папа, если у тебя что-то болит, скажи!

– Что случилось? – спрашивает Давид, который только что проснулся.

– Отец нашел время дать обет молчания, – отвечает Рахелика.

– Иди к ребенку, он орет так, будто его режут, я тут останусь.

Боаз успокаивается только когда Рахелика снова прикладывает его к груди. Но теперь и Габриэла проголодалась, она тоже начинает плакать. Бекки берет бутылочку с молоком, которое заблаговременно сцедила Рахелика, выливает в кастрюльку и подогревает на керосинке.

– Не перегрей, – говорит Роза, – а то обожжется.

– Я точно знаю, сколько нужно греть, я уже сама могу быть мамой, я готова, – говорит Бекки с гордостью. – Твоя правда, ты и впрямь готова. Вот вернется твой Эли с войны, и, даст бог, через два-три года сыграем свадьбу.

Стоило ей упомянуть Эли, как Бекки тут же принимается горько плакать.

О боже, все сошли с ума, думает Роза. Габриэль, Рахелика, малыши, а теперь еще и Бекки… Она одна держится как скала, хоть у нее уже нет сил даже дышать.

Давид, оставшийся с Габриэлем, растерян, он прохаживается между окном и кроватью, на которой лежит тесть. Никогда он не оставался с ним наедине и не знает, как себя вести.

– Габриэль, – обращается он к тестю, – как вы себя чувствуете сегодня?

Удивительно, но Габриэль, молчавший, когда к нему обращалась жена и когда дочь умоляла его ответить, поворачивает к нему лицо и отвечает:

– Чтоб все мои несчастья так себя чувствовали.

– Ну тогда все в порядке, – облегченно смеется Давид. – Я тоже так себя чувствую. А я уж испугался, что вы решили устроить нам веселую жизнь и разболеться!

– Ну здоровым я уже не буду, я старый и больной, и жизнь моя выеденного яйца не стоит. Я жду не дождусь дня, когда смогу вернуть душу Всевышнему.

– Боже упаси, что вы такое говорите! Вы еще не старый, вам нет и пятидесяти.

– Я стар, дорогой зять, и стар не годами. Я жалкий калека, пользы от меня как от козла молока; даже встать с постели я не могу сам, даже чтобы помочиться, мне нужна помощь. К чему мне такая жизнь, если и те остатки самоуважения, что у меня были, Господь отнял, если я вынужден просить жену подтереть мне задницу!

Давид молчит. Он ошеломлен откровенностью Габриэля. К таким излияниям он не готов; он ожидал вежливой беседы, как это было у них заведено, когда они с тестем выказывали друг другу уважение. Он нервно расхаживает по комнате, моля Бога, надеясь, что Роза или одна из невесток войдет в комнату и вызволит его из неловкой ситуации, но никто не входит, и у него помимо воли вырывается:

– Что я могу для вас сделать, дорогой тесть? Как я могу помочь?

– Ты можешь беречь мою дочь, – отвечает ему Габриэль. – Сам я уже не могу.

Давид облегченно вздыхает. Он уже боялся, как бы тесть не попросил о чем-нибудь и в самом деле конфузном – скажем, подтирать его или расстегивать ему брюки и помогать мочиться.

– Я буду ее беречь, даю вам слово.

– Луна молода, она окрепнет, выздоровеет и вернется домой к тебе и к Габриэле. И береги себя, чтобы с тобой ничего не случилось, когда ты там, на позициях. – Не беспокойтесь, Габриэль, война закончится, Луна выздоровеет и вернется домой. А вы будете жить до ста двадцати.

– Давид! – Габриэль кивком останавливает словоизлияния зятя. – Поклянись всем самым дорогим, что ты будешь беречь Луну как зеницу ока.

– Клянусь!

– И как только Луна выздоровеет, вы родите еще ребенка, и на этот раз ты назовешь его именем своего отца, а потом у вас будут еще дети, и у вас будет большая семья…