Много интересного и поучительного можно было бы показать юношам в музее Евгения Шварца…

…Через несколько дней после нашей последней встречи Шварца не стало. Он ушел от нас… Но работа странствующего рыцаря продолжается.

«— Работа предстоит мелкая, — предупреждает горожан, избавившихся от Дракона и Бургомистра, рыцарь Ланцелот. — В каждом из них придется убить дракона.

Мальчик. А нам будет больно?

Ланцелот. Тебе — нет.

1-й горожанин. А нам?

Ланцелот. С вами придется повозиться.

Садовник. Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас, будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтоб не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода.

1-я подруга. И пусть сегодня свадьба все-таки состоится.

2-я подруга. Потому что от радости люди тоже хорошеют.

Ланцелот. Верно! Эй, музыка!

Гремит музыка.

Эльза, дай руку. Я люблю всех вас, друзья мои. Иначе чего бы ради я стал возиться с вами. А если уж люблю, то все будет прелестно. И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец!»

…Так писал Евгений Шварц.

Когда мне бывает грустно, я перечитываю пьесы Шварца. И становится не так грустно.

Советую и вам это делать время от времени.

Ольга Берггольц Встреча в «Астории»

1

…Делегация почти целиком состояла из коммунистов или близких к партии антифашистов. Среди них были: замечательная писательница Анна Зегерс, маститый Бернгард Келлерман с супругой, Стефан Хермлин, поэт, беллетрист, критик, в прошлом старый комсомолец, ныне — то есть уже тогда, в 1948 году, — коммунист; Вольфганг Лангхов, актер и режиссер, член партии со «спартаковских» времен, автор книги «Болотные солдаты», побывавший в гитлеровском лагере, а в те дни и посейчас руководитель театра имени Макса Рейнгардта. Был профессор Юрген Кучинский, известный экономист, автор многих капитальных трудов по политической экономии, старый член партии; Эдуард Клаудиус, прозаик, старый антифашист, сражавшийся в Испании, а во Вторую мировую вместе с партизанами Северной Италии сражавшийся против Гитлера; Гюнтер Вайзенборн, поэт и драматург, участник движения Сопротивления группы «Красная капелла», освобожденный из тюрьмы нашими войсками; Михаэль Чесно-Хелль, старый член партии, был в эмиграции в Швейцарии, тельмановец, один из авторов сценария о Тельмане. И другие.

И вот мы уселись за стол, ломившийся от пищи, от дорогих вин, в банкетном зале, в том зале, где во время блокады был морг.

И был поднят первый бокал, произнесен первый тост. Раздались шумные, но холодные аплодисменты. Мы сидели рядом с антифашистами, с коммунистами, и все-таки буквально каждый из нас (я говорю о ленинградских писателях) ощущал, что между нами и немцами стоит некая невидимая, но нерушимая стена, вроде как бы стена из особого стекла или льда, через которую мы видим друга, пытаемся объясниться, но друг друга не слышим. Они были немцы, они приехали из той страны, из того города, откуда ринулась на нас, на нашу Родину, несколько лет назад озверевшее, лязгающее железо, под рев людоедских фанфар, откуда пришли в наш город непроглядная тьма, ледовый холод, жажда и голодный мор и безвозвратно унесли тысячи и тысячи ленинградцев, среди которых были люди такой душевной чистоты и отваги, и беззаветности, как покойный мой муж Николай (1), как работник Радиокомитета Яков Бабушкин (2), как старая няня моя Авдотья и тетя Варя, как Николай Верховский и Николай Римский-Корсаков, умершие в этом здании.

Я вспомнила, что в этих самых залах Гитлер собирался устраивать торжественный банкет для офицеров по случаю взятия Ленинграда, что были даже заготовлены пригласительные билеты на этот банкет и медали за взятие Ленинграда. Я подняла тост за то, что мы пируем в «Астории» с другими немцами и по другому поводу. Тосту удовлетворенно и прохладно поаплодировали.

И мы улыбались друг другу, но чувство отчужденности, больше — чувство глубокой усталости и необратимой утраты никак не могло сойти у меня с души. Это чувство утраты — огромной, общечеловеческой — даже как будто проросло с новой силой во время встречи с немцами здесь, в «Астории». Я чувствовала какую-то саднящую сухость в глазницах, сухость во рту, сухость в душе.

Тамадой с нашей стороны был Евгений Львович Шварц, изумительный драматург и, несомненно, последний настоящий сказочник в мире, человек огромного, щедрого, чистого, воистину сказочного таланта. Невозможно было не поддаться обаянию Евгения Львовича… Но о нем и дивном творчестве его я буду говорить еще много… потом…

И вот он встал и на смешанном русско-немецком языке начал представлять немецкой делегации нас, ленинградских писателей.

— Их бин дер Шварц, — важно сказал он, указывая на себя. А мы все засмеялись, потому что манера говорить и интонация Евгения Львовича не могли не вызвать веселящей душу улыбки.

— Их бин ди пьесы, — продолжал он… — Дас ист поэтесса Ольга Берггольц, она шрейбен ейне стихи…

Так он представлял всех ленинградских писателей, милый, веселый, изобретательный, и поднял тост за нашу дружбу, и мы снова выпили за нее.

И вновь наступило некое отчуждение, точно дышал на нас кто-то холодом.

После Евгения Шварца выступил профессор Юрген Кучинский. Он говорил о том, как они ходили сегодня по весеннему Ленинграду, любовались этим неповторимым городом, видели его еще не зажившие раны…

— И мне было странно, — говорил он, — что в этом городе в нас никто не бросает камнями. Сидящие здесь не виноваты в том, что произошло, но чувство стыда и вины за свой народ не покидало нас. А вы, вместо того, чтобы бросать в нас камни, встречаете нас гостеприимно и дружелюбно.

Он говорил, и по щекам его бежали слезы. Мы видели, что немцы взволнованы и потрясены тем приемом, который оказал им город, так тяжко пострадавший в дни Великой Отечественной войны…

Июнь 1960

2

3