Но спать Генри Тюдор решил больше не ложиться. Он пинком разбудил своего пажа и послал его за горячей водой и священником, чтобы отслужить мессу. Однако оказалось, что еще слишком рано: и костры в лагере не разожгли, и горячей воды нет, и хлеб еще не пекли, и мяса тоже взять было неоткуда. Да и священника сразу разыскать не сумели, а когда нашли и разбудили, то он пояснил, что сначала должен подготовиться к службе и не может сразу прийти и помолиться вместе с Тюдором, у него и гостии нет, и священное распятие следует воздвигать только на заре, а не в полной темноте, и церковное облачение находится в обозе — они ведь так долго были на марше, — и теперь его еще нужно достать. Генри пришлось натянуть свою одежду, пропахшую собственным холодным нервным потом, и ждать, когда наступит рассвет и весь остальной мир проснется и лениво встанет с постели, словно сегодняшний бой вовсе и не был решающим, словно этот день никак не мог стать днем его, Генри Тюдора, смерти.

А Ричард тем временем собрал всех своих верных соратников с целью объявить, сколь серьезно грядущее сражение, и вновь потребовать клятвы верности его короне. Такое случалось и прежде в моменты наиболее тяжких испытаний, когда монарху необходимо было, чтобы подданные подтвердили свою преданность ему и трону. Но сам Ричард никогда ранее не практиковал ничего подобного, и лица людей вокруг него светились важностью происходящего. Сначала священники в сопровождении церковного хора, медленно двигаясь, обошли присутствующих. Затем настала очередь лордов и других знатных людей государства, облаченных в боевые доспехи и украшенных боевыми штандартами. И наконец, появился сам король в тяжелых, гравированных доспехах. Голова Ричарда была обнажена, теплый утренний ветерок трепал его волосы; в эту торжественную минуту, повторно предъявляя свои права на английский престол, он выглядел значительно моложе своих тридцати двух лет и казался полным надежд, словно победа непременно должна была принести мир в его королевство, а ему дать возможность снова жениться, зачать наследника и навсегда утвердить Йорков на престоле Англии. Этот день поистине был началом новой жизни и для самого Ричарда, и для его страны.

Король опустился перед священником на колени, тот поднял священную корону Эдуарда Исповедника[54]и бережно опустил ее на темноволосую голову правителя. Ричард ощущал тяжесть этой короны, точно собственную вину, но потом тяжесть исчезла: значит, теперь он свободен от своих грехов? Он встал с колен и повернулся лицом к подданным.

— Господи, храни короля! — вскричали тысячи глоток. — Господи, храни короля!

Слушая эти кличи, Ричард улыбался. Подобные возгласы не раз звучали, когда приветствовали его брата Эдуарда IV. И теперь он чувствовал, что это не просто подтверждение его власти, не просто повторение клятвы служить своим соотечественникам и своему государству, которую он давал во время коронации. Сейчас он как бы вновь, с полной самоотдачей посвящал себя этому служению. И все, что было совершено им в прошлом, заслужило прощения. А то, что произойдет вскоре, станет не только основой для дальнейшего упрочения его положения, но деянием, по которому его будут судить на Высшем суде. Теперь он понимал: именно он истинный, законный, коронованный правитель страны и помазанник Божий. И ему предстоит сразиться за свой трон с каким-то выскочкой, с жалким претендентом, чье дело проиграно, по сути, еще во время правления Эдуарда IV, чье ближайшее окружение предпочло остаться дома, в безопасности. Да и войско этого Тюдора состоит в основном из наемников, мало того, из иноземных преступников, поскольку ему удалось привлечь в свои ряды лишь самых неверных из английских аристократов, лордов-приспособленцев. Впрочем, даже они вряд ли будут до конца верны ему.

Ричард поднял руку в приветственном жесте и широко улыбнулся, услышав ответный рев своей армии и оглушительные аплодисменты. Затем, чуть повернувшись, он осторожно снял с головы священную корону и показал всем свой боевой шлем, на вершине которого была укреплена небольшая латная корона. Это означало, что он и биться будет коронованным правителем страны и под своим королевским флагом. Если у Генри Тюдора хватит смелости лично бросить ему вызов, то искать его не придется — он будет так же заметен на поле, как те три сияющих солнца, что стали символом трех братьев Йорков. Он сам поскачет навстречу молодому Тюдору и сразит его в поединке! Ведь он, Ричард III, — король-воин. Он — защитник мира в Англии.

Трубачи протрубили сигнал к бою, и все дружно зашевелились, в последний раз прикладываясь к кружке с элем, в последний раз проверяя оружие — боевые топоры, мечи, копья, — в последний раз пробуя, хорошо ли натянута тетива лука. Час пробил. Все грехи Ричарду были отпущены. Он снова принес святую клятву всего себя отдать служению стране и народу. Он снова был коронован и снова надел боевые доспехи. Его час пробил.

В лагере Тюдора, услышав призывное пение труб, тоже седлали коней и крепче затягивали нагрудные пластины доспехов. Сам Генри успевал повсюду, но чаще всего беседовал с офицерами, выясняя, готовы ли они биться, есть ли у них план сражения. Джаспера он больше не ждал и не искал; сейчас он не мог позволить себе ни секунды тревоги или сомнений. Сейчас он должен был думать только о предстоящей схватке. Впрочем, лорду Стэнли он все же послал короткую записку:

Вы готовы выступить прямо сейчас?

Однако ответа так и не получил.

Зато он получил письмо от матери — гонец сунул ему бумагу, когда он стоял с распростертыми руками, а на нем завязывали крепления нагрудной пластины.

Сын мой!

Да хранит тебя Бог! С Его помощью ты не можешь проиграть! Я думаю сейчас только о тебе, в молитвах своих прошу только за тебя. И Пресвятая Дева Мария слышит, как я молюсь за моего мальчика.

Я знаю, какова воля Господа нашего, знаю, что Он на твоей стороне.

Твоя мать Маргарита Стэнли

Генри прочел эти несколько строк, выведенные знакомым почерком, бережно свернул листок и засунул под доспехи к самому сердцу, словно это материнское послание могло защитить даже от удара меча. То, каким мать видела его будущее, определило ход всей его жизни; именно ее неколебимая вера в собственную правоту привела в итоге к этой войне с Ричардом III. Генри с ранней юности, особенно с тех пор, как увидел позорную смерть своего опекуна йоркиста Херберта, которого выволокли с поля брани и казнили на месте, — кстати, мать всегда ненавидела Херберта, — ни разу не усомнился в справедливости ее взглядов. Вслед за ней он тоже начал считать, что истинным королем может быть только представитель дома Ланкастеров. Вот и теперь вера матери в его силы, в то, что он непременно победит, стала для него единственной опорой. Генри Тюдор крикнул, чтобы подвели коня; конь был уже оседлан и полностью готов к сражению.