– Лукреция! – повторил Лебофор, внезапная бледность которого служила уже достаточной уликой, а затем продолжал со смесью гнева и смущения: – Ну а что, если Лукреция удостаивает выслушивать и других тайных послов, кроме уполномоченного феррарского двора? Ты отлично знаешь, что все твое старание по-прежнему направлено на то, чтобы оправдать перед светом всю ненависть к этой высокой особе. Между тем ты в то же время изменнически выдаешь себя за тайного посла, отправленного сюда для устройства свадьбы, и этим тебе удалось довести Орсини до отчаяния. Положим, я не рассчитывал на высокую честь разоблачить тебя. Но как осмеливаешься ты касаться меня или моих действий? Каковы бы ни были они, я готов отвечать за их последствия.

– Ты подчинился роковому обаянию, – с жаром возразил Альфонсо, – опасным чарам алых и пурпуровых цветом, под которыми распевает сирена возле гниющих трупов своих жертв. Но тебе не следует слушать ее голос, Реджинальд, иначе ты погибнешь. Уйдем отсюда прочь. Покинем вместе этот дворец и Рим. Нет иного спасения от соблазнов чародейки.

– За все царства под солнцем не откажусь я повиноваться милостивым приказаниям своей царицы! – ответил Реджинальд. – Я – свободный английский рыцарь, а не твой наемник. Поэтому не командуй мною, я не обязан тебе подчиняться.

– Конечно нет, – сказал Альфонсо, скрестив руки и горько смеясь, – но по воле судьбы я обязан твоей дружбе тем, что достиг цели своего путешествия и могу дать удовлетворительный ответ своему повелителю. Блаженствуй в своем раю, пока не надоешь Лукреции, а тогда она предаст тебя смерти, если ее отец или брат еще раньше не избавят ее от этих хлопот.

– О чем бредите вы, синьор? – яростно возразил Реджинальд. – Ведь если вы обвиняете меня из-за Орсини, то действительно, донна Лукреция соизволила мне приказать, чтобы я присутствовал при обсуждении всех дел, касающихся этих людей. Я повиновался ей и буду повиноваться, если бы даже все духи преисподней и мечи десятерых Альфонсо старались преградить мне дорогу.

– Реджинальд, прошу тебя, выслушай меня, – воскликнул Альфонсо. – Говорю тебе, чародейка соблазняет тебя предать своего друга, побуждает тебя к измене верности и чести. Ты не можешь сомневаться в степени ее любви к тебе! Ведь при ее испорченности эта любовь будет мимолетнее, чем у самых развратных и непостоянных мужчин. И ты не должен ходить к ней, не должен увеличивать груды ее жалких, обманутых жертв.

– Рыцарь, пусть вам доставляет удовольствие копаться в тине грязного Рима, отыскивая там то, что даст возможность забрызгать грязью прекраснейшую и добродетельнейшую женщину, но, пока я в силах владеть мечом, ты не будешь делать это! – воскликнул Реджинальд, дрожа от стыда и ярости.

– Ты видишь, я смиренно молчу. Ведь меч был дан тебе для того, чтобы сделаться ее забиякой! – со смехом подхватил Альфонсо и презрительно щелкнул по рукоятке меча молодого англичанина.

– За это и за другие вещи ты еще поплатишься! – запальчиво воскликнул Реджинальд.

– Да хоть сейчас, хвастливый мальчик! Не хорохорься, однако, теперь ты не снаряжен для такого поединка. Ступай и попроси Лукрецию вооружить тебя на ее защиту! Впрочем, погоди! Ты предназначен для более верного мщения. Ступай и скажи ей, что посланник из Феррары, баламутящий в Тибре ил, чтобы забрызгать ее, – есть не кто иной, как сам принц Альфонсо д’Эсте.

– В самом деле? Ну, теперь я раскрыл твою хитрость? Ты влюблен в совершенство, которое омрачил почти вечным позором. Мне следует выдать тебя Борджиа, чтобы они заставили тебя жениться на дивной представительнице их рода, – сказал Лебофор, и его ревность прорвалась наружу, несмотря на все усилия скрыть ее. – Ступай, ступай! Я не такой глупец, каким ты меня, пожалуй, считаешь, и, клянусь, согласен скорее убить тебя, чем обречь на блестящую участь обладания Лукрецией.

– Разве жизнь и смерть до такой степени во власти норманнских выродков из-за моря? – возразил Альфонсо и прибавил, вздрогнув всем телом: – Но это – неправда! Твоя возлюбленная хуже последней продажной женщины из прокаженных французских лагерей возбуждает во мне отвращение и презрение, и, чтобы доказать это, я оставляю тебя невредимым сегодня вечером. Предоставляю тебя твоему блаженству, сам же я покину Ватикан и буду безмолвен, как его мрак, если… ты попросишь Лукрецию дать тебе сегодня венок за победу на турнире, что послужит мне благовидным предлогом вырвать у тебя из груди сердце на рыночной площади у всех на глазах. Она не откажет тебе в такой ничтожной награде, как моя опала и унижение, а если понадобится еще долее обманывать Орсини, то ты можешь вздыхать и клясться, что тебе было бы приятней, если бы награда досталась ему вместо тебя, хотя бы в действительности ты заслужил ее.

– Нет, что бы ты ни говорил, я останусь здесь и буду ожидать своего счастья, – запальчиво ответил Лебофор, хватая в своей ярости Альфонсо за плащ.

Однако иоаннит вырвался от него, вошел в тень крытой аллеи и тотчас исчез.

Вне себя от волнения Альфонсо машинально покинул дворец, не зная хорошенько, куда направляет свои шаги. Смертельная битва была бы для него более желанной переменой, и, когда он внезапно вспомнил о своем уговоре с Фиаммой, он с удовольствием подумал об опасностях, сопряженных с этим приключением. Вместе с этим его на минуту утешила мысль, что оно должно привести его к полному раскрытию преступлений Лукреции.

Было уже довольно поздно, и Альфонсо поспешил и месту свидания. У ворот Святого Себастьяна ему встретилась фигура, также закутанная в рясу и капюшон, но это не помешало ему узнать в ней по условному знаку Фиамму. Они молча прошли в ворота и быстро направились по равнине. Вскоре перед ними показалась древняя церковь Святого Себастьяна, откуда ветер доносил звуки духовных гимнов. Однако Фиамма повернула на пустырь, покрытый глубокими ямами и поросшей тернием и можжевельником, спустилась в одно из углублений, вырытых в песчаной почве, и они приблизились к месту, где было высечено в скалах несколько пещер, наполовину заваленных обломками камней и заросших сорной травою.

Фиамма юркнула с проворством змеи в одно из этих отверстий, Альфонсо же невольно замешкался, припомнив все слышанное о запутанных извилинах катакомб. Но, пока он стоял в нерешительности, он услышал удары стали о кремень и увидел при свете вспыхнувшего пламени, что Фиамма, стоя на коленях, раздувала огонь в куче сухих листьев, чтобы зажечь факел. Устыдившись своей трусости, Альфонсо углубился в пещеру и стал помогать своей спутнице. Когда факел был зажжен, он по ее требованию воткнул в расселину скалы заготовленный ею кол, просверленный насквозь. В это отверстие Фиамма продела конец шелкового шнура и тщательно прикрепила его, после чего, вложив клубок в руку иоаннита и взяв факел, сказала с грустной улыбкой:

– Твое сердце сильно бьется? Решаешься ли ты следовать за мною?

– Решаюсь, хотя бы путь пролегал по черным ехиднам, – ответил Альфонсо, но снова поколебался, угадав намерение своей проводницы.

Он видел, что они стояли в низкой пещере из песчаника, откуда разветвлялось много сводчатых ходов по разным направлениям. Фиамма вступила в один из них, настойчиво внушая Альфонсо крепко держать клубок и разматывать его, продвигаясь вперед. Факел тускло светил в окружающих потемках, но рыцарь чувствовал, что тропинка вьется кверху. Подземная галерея была едва достаточной ширины, чтобы можно было ощупью находить в ней дорогу, и с обеих сторон завалена мусором. Молча и поспешно шли они дальше, причем клубок так быстро разматывался, что шелковый шнур постепенно опускался все ниже к земле.