Джона задумался, но только покачал головой.

– Не помню.

– С тех пор много воды утекло.

Майя погладила его по руке. Джона пожал ее руку, и они обменялись долгими взглядами, прежде чем вновь повернуться к памятнику.

– Однажды он сказал, что хочет быть похоронен как парс, чтобы вернуться в круговорот стихий, – пробормотала Майя. – Но думаю, это тоже неплохой вариант.

– Ты любила его?

– Да, Джона, очень любила. По сути, всегда.

– Но не как папу, – даже взрослый Джона настаивал на этой разнице.

Майя тихонько засмеялась.

– Нет, не как папу. Так, как я люблю твоего папу, любят однажды в жизни.

Она вновь посерьезнела, ей на глаза попалась надгробная надпись.

Так много могил… Джонатан где-то под Севастополем. Джамила в Ижаре. Ральф под стенами Дели. Джеральд и Марта на кладбище Святого Алдата в Оксфорде.

На лице Майи заиграла улыбка, когда она вспомнила, как быстро подружился Рашид с отцом – и как тяжело сперва было Марте принять араба в качестве мужчины собственной дочери. Лишь после нескольких визитов родителей, уговоров Джеральда и стараний Рашида Марта растаяла. Она полюбила Рашида и до последнего дня не позволяла никому сказать о нем худого слова. Как и Эмми, сразу простившая Майе, что она столько лет ничего не рассказывала о Рашиде, пока тот не оказался у двери, хотя Эмми всегда подозревала, что Майя что-то скрывает. Эмми до сих пор жила с ними в том же доме и полностью отдавалась работе в больнице.

Тетя Элизабет на смертном одре взяла с Майи слово, что ее похоронят в Каире, как и Бэтти, которая вскоре последовала за хозяйкой. Уильям Пенрит-Джонс два года тому назад умер от апоплексического удара, а до этого Ангелине пришлось похоронить одну из дочерей, Эвелину. Она так и не смогла до конца оправиться от этого горя. Майю утешало, что ее дочь Элизабет жила у сестры и могла хоть немного добавить в их дом своей врожденной веселости, вместе с постоянно растущей толпой внуков Ангелины. Элизабет, прекрасное, неугомонное дитя, дарованное Майе и Рашиду так поздно, унаследовала их тягу к дальним путешествиям и, рано оперившись, каждый раз возвращалась в родное гнездо, полная новых впечатлений и переживаний.

«Однажды настанет и наш черед, Рашид. Но не скоро… Нет, еще не скоро. Нам еще предстоит наверстать упущенное. Даже после двадцати одного года совместной жизни. Я просто не хочу жить без тебя…»

Когда Рашид отправлялся в пустыню, он вспоминал там о своей первой семье, оставленной из-за Майи. Майя знала, Рашида до сих пор тяготит эта вина, как и то, что он не смог спасти Джамилу. Еще он вспоминал в песках обе предыдущие жизни, жизнь Рашида ибн Фадх ибн Хусам аль-Дина и Абд ар-Рауфа. Теперь же он стал Рашидом аль-Шахином и, похоже, был счастлив. И свободен.

«Живи счастливо, живи свободно». Мы смогли, Джамила. Одному Богу известно как, но у нас получилось. И я благодарю его за это каждый день…»

– Хочешь, пойдем?

Майя кивнула и взяла сына под руку.

– Отвези меня домой, – прошептала она. «В Каир. К Рашиду».

– Расскажешь ты мне наконец когда-нибудь?..

– Думаю, ты мне все равно не поверишь…

– Хотя бы попробуй…

Их голоса раздавались на католическом кладбище у церкви Святой Марии Магдалены в Мортлейке. Прохладный вечерний воздух донес их до полной женщины в наряде вдовы, наблюдавшей из-под вуали за посетителями опухшими, покрасневшими от слез глазами. Она удивленно смотрела вслед паре. Совершенно определенно – мать и сын… В голове пронеслась мысль, поразившая ее, точно удар сабли: «Так мог выглядеть сын Ричарда… Такой темный…»

Прикрыв рот носовым платком, она пошла с кладбища. Она похоронила здесь мужа, но часто приходила к его могиле. Ей предстояло сделать это еще много раз в оставшиеся несколько лет, прежде чем тоже упокоиться рядом с ним, в кочевой палатке из мрамора.

Настал вечер. На следующий день Изабель Бертон должна была написать открытое письмо всем разочарованным читателям, которые ждали новой публикации, на этот раз без сглаженных непристойностей, перевода эротического произведения «Сад благоуханный шейха Нефзауи» под названием «Ароматный сад». Ей предстояло сообщить им неприятную новость, поскольку после смерти мужа Изабель спешно просмотрела его бумаги и сожгла все, что могло повредить его репутации.

Вскоре после их свадьбы случился пожар, в котором сгорело прошлое Ричарда в виде бумаг со времен юности, студенческих лет и первых путешествий в Аравию и Индию. Изабель это совсем не расстроило, да и Ричард воспринял случившееся как знак богов.

Но некоторые записные книжки она сохранила, и одно стихотворение, написанное ее мужем, ее богом, смыслом ее жизни, – удивительным образом взволновало ее. Взволновало, потому что о жене Ричард в нем не упомянул. Ей было обидно читать эти строки, но уничтожить их Изабель не смогла. И она не знала, почему именно сегодня, после увиденных на кладбище матери с сыном, ей захотелось перечитать это стихотворение вновь.

Она опустилась у сундука, в котором хранила все записные книжки, бумаги и документы мужа, достала нужный блокнот, села за стол и открыла страницы со стихотворением.

УШЕДШАЯ ЛЮБОВЬ

В любви, поверьте, мне везло.

Но вам имен я называть не буду

Тех дам, с кем в приключениях прошло

Времен утерянных волнующее чудо.

Катрин мне сердце подожгла,

Рассыпав искры глаз в мои чертоги.

Недолго та любовь жила,

Мы разошлись, так захотели боги.

Но время шло, и вновь влюбился я

В одной малютки чистоту, невинность, свежесть,

И до сих пор владеет сердцем то дитя,

Но гордость разлучила нас и бедность.

Потом скитался я из ада в рай,

Снося, не сетуя, житейские мученья.

И снова занесло меня в тот край,

Где встретил вновь ее, как наважденье.

Но встреча та печаль в меня вселила.

Вспять не воротишь времени реки –

Мне с нею, друг, все непривычно было.

И в Лету канули беспечные деньки.

Изабель пробежала взглядом по строчкам. Уголки ее губ дрогнули от боли и печальных воспоминаний о муже. Это были не лучшие его строки, порой даже нервные, словно их писали наскоро, небрежно. Но из всего написанного – это стихотворение лучше других скупых откровений и рассуждений характеризовало Ричарда Фрэнсиса Бертона и его жизнь.

На склоне лет и на закате дней

Вино и женщины уже не опьяняют.

Друзья и карты, радостное: «Пей!»

Одну тоску и скуку нагоняют.

Вот сумерки сгустились предо мной,

И жизни солнце поглощает море.

Мне золотой закат несет покой,

Я мигом каждым остаюсь доволен.