— Если бы я была приговорена и видела перед собой костер и палача, готового подложить огонь… если б я была даже охвачена пламенем, то я повторила бы только то, что говорила здесь, на суде, и до самой смерти я не отреклась бы от своих слов.

Воцарилось глубокое молчание. То была гнетущая тишина. Я увидел в ней предзнаменование. Наконец Кошон, важный и торжественный, повернулся к Пьеру Морису:

— Имеете ли вы еще что-нибудь сказать?

Священник низко поклонился и ответил:

— Ничего, монсиньор.

— Подсудимая, имеешь ли ты еще что-нибудь сказать?

— Ничего.

— В таком случае, судебное разбирательство кончено. Завтра будет объявлен приговор. Уведите подсудимую.

Когда Жанна уходила, то осанка ее, кажется, была горделива и благородна. Впрочем, я не разглядел: мои глаза затуманились слезами.

24 мая! Ровно год назад я видел Жанну, когда она неслась по равнине во главе своих войск; сверкал ее серебряный шлем [17], и серебристый плащ развевался по ветру, и колыхались белые перья султана, и высоко был поднят ее меч; видел, как она три раза подряд нападала на лагерь бургундцев и наконец взяла его приступом; видел, как она свернула вправо и, пришпорив коня, поспешила навстречу вспомогательному отряду герцога; видел, как она атаковала этот отряд. То был последний в ее жизни военный подвиг. Вот опять наступал этот роковой день, и что принес он с собой!

Жанна была признана виновной в ереси, колдовстве и прочих страшных преступлениях, перечисленных в двенадцати статьях. Ее жизнь была наконец в руках Кошона. Он мог сразу отправить ее на костер. Вы думаете, он считал теперь свою работу оконченной? Был удовлетворен? Ничуть не бывало. Что будет стоить его архиепископство, если народ вообразит, что Жанна д'Арк, Освободительница Франции, была невинно осуждена и сожжена кучкой корыстолюбивых попов, покорных английскому кнуту? Ведь это значило бы превратить ее в святую мученицу. И тогда дух ее воскреснет из пепла ее тела и, тысячекратно возвеличенный, столкнет в морскую пучину английское владычество, а вместе с ним — Кошона. Нет, победа еще была не полна. Виновность Жанны должна быть подтверждена какой-нибудь уликой, которая удовлетворила бы народ. Где же достать улику? Только один человек в мире мог дать ее — сама Жанна д'Арк. Она должна всенародно осудить себя, по крайней мере, так должно показаться.

Но как это устроить? Много недель ушло уже на старания победить ее. Время истекает. Чем же теперь убеждать ее? Пригрозили ей пыткой, пригрозили огнем, что же осталось? Недуг, смертельное изнеможение, огонь, зрелище костра! Вот что еще не использовано.

То была удачная мысль. Жанна, в конце концов, была лишь девушка, и под влиянием недуга и изнеможения она окажется подвластной девическим слабостям.

Да, то была коварная мысль. Жанна сама намекнула, что путем жестокой пытки они смогут вырвать у нее лживое признание. Стоило помнить эти слова — и их не забыли.

Тогда же она проронила и другое замечание; она обещала отказаться от своего признания, лишь только пытка кончится. Об этом тоже не забыли.

Как видите, она сама научила их, как надо поступить. Прежде всего, они должны утомить ее, потом напугать видом костра. И пока страх не рассеялся, они заставят ее подписать бумагу.

Но она, быть может, потребует, чтобы ей прочитали эту бумагу? Они не посмели бы отказать ей в присутствии народа. Что если во время чтения она снова окрепнет духом? Ведь тогда она откажется подписать. Однако и с этим затруднением можно будет справиться. Они прочтут короткую, незначительную записку, затем подсунут подробный, смертоносный документ, и она подпишет, не заметив обмана.

Впрочем, предстоит еще одно затруднение. Если они заставят ее отречься от своих заблуждений, то она освободится от смертной казни. Они будут иметь право держать ее в церковном заточении, но не получат возможности убить ее. А это не годилось бы, так как только смертная казнь удовлетворит англичан. Жанна опасна, пока жива, на свободе или в тюрьме — все равно. Она уже два раза бежала из темницы.

Но и это затруднение не оказалось непреодолимым. Кошон может надавать ей обещаний, она, в свою очередь, даст обещание отказаться от мужского платья. Он нарушит свои обещания, а тогда и ей нельзя будет сдержать своего. Нарушение обета приведет ее к костру, и костер будет готов.

Таковы были намеченные ходы игры; оставалось только сделать их в предписанном порядке — и партия выиграна. Можно было почти предсказать день, когда обманутая девушка, самая невинная и благородная дщерь Франции, обретет мученическую смерть.

Время, жестокое время, благоприятствовало. Духа Жанны еще не угасили, он был высок и могуч, как всегда, но ее телесные силы непрерывно таяли в продолжение последних десяти дней. А могучий ум только в здоровом теле находит нужную опору.

Теперь всему миру известно, что план Кошона был именно таков, как я рассказал вам вкратце, но тогда никто этого не знал. Есть несомненные указания, что Варвик и другие английские вельможи, за исключением самых высших, например, кардинала Винчестерского, не были посвящены в тайну и что из французов только Луазлер и Бопэр знали, в чем дело. Иногда я даже сомневаюсь, было ли все с самого начала известно Луазлеру и Бопэру. Во всяком случае, если кто-нибудь был посвящен, то именно они.

Обыкновенно осужденным предоставляют провести спокойно последнюю ночь, но если верить ходившим тогда слухам, то бедной Жанне было отказано в этой милости. Луазлер пробрался в ее келью и, выдавая себя за духовного отца, друга, тайного приверженца Франции и ненавистника англичан, несколько часов подряд уговаривал ее «прибегнуть к единственной истине и справедливости» — подчиниться церкви, как подобает доброму христианину; и он говорил, что тогда она сразу вырвется из грозных когтей англичан и будет переведена в церковную тюрьму, где ее будут уважать и приставят к ней женщин вместо тюремщиков. Он знал, чем затронуть ее. Он знал, как ненавистно ей было присутствие грубых, циничных английских часовых; он знал, что Голоса неясно обещали ей нечто, в чем она была готова видеть возможность бегства, спасения, избавления, возможность еще раз выступить на защиту Франции и довершить то великое дело, которое возложено на нее Небом. Была у него и другая причина: если удастся еще более утомить слабеющее тело Жанны, лишив ее отдыха и сна, то ее усталый ум будет завтра затуманен и усыплен, не окажется в силах противостоять увещаниям, угрозам и виду костра и, таким образом, не заметит тех ловушек, присутствие которых он тотчас открыл бы при обычных условиях.

Должен ли я говорить, что в ту ночь я не знал покоя. Ноэль — тоже. Под вечер мы отправились к главным воротам; мы ухватились за последнюю надежду, вспомнив смутное пророчество Голосов Жанны, похожее на обещание, что в самую решительную минуту ее освободят силою. Быстро разнеслась повсюду потрясающая весть, что Жанна д'Арк наконец осуждена и что завтра утром, по прочтении приговора, ее сожгут заживо. Поэтому народные толпы стремились в ворота сплошным потоком; многих английские солдаты вовсе не пускали в город, — тех, у кого были сомнительны или отсутствовали пропускные грамоты. Жадно всматривались мы в эту толпу, но не видели никаких указаний, что это были наши боевые товарищи, и, конечно, мы не заметили ни одного знакомого лица. И вот, когда ворота наконец закрылись, мы пошли обратно, удрученные горем, боясь хоть одним словом или мыслью обличить свое разочарование.