Как спасали меня эти молитвы!

Но все это начнется чуть позже.

На прощание Владыка говорит мужу, показывая из своего окна на вывеску пивной на противоположной стороне улицы:

— Не надо туда ходить. Часто вижу офицеров, заглядывающих туда. Не ходи туда. Иди домой, к деткам. Жену пожалей. Она у тебя мученица.

Муж слушает благоговейно. А я пугаюсь. Ну, какая я мученица? Нет, я счастливая. У меня все хорошо. Правда.

Мой обожаемый шестимесячный младенец должен быть накормлен в обед протертыми овощами или кашей.

Это кормление — спектакль не для слабонервных, поверьте.

Я одна с этим не справлялась никак.

Мой муж в свой обеденный перерыв старался мне помочь во время собственного обеденного перерыва, благо госпиталь его находился в пяти минутах ходьбы до нашего дома. Все это называлось: «Спасение сына от голодной смерти».

Мы были убеждены, что если не впихнем в ребенка миску каши, случится что-то неописуемо ужасное. Итак, прибегал папа. Начиналась операция «бу-ээээ».

Сначала я укутывала отца в пеленку, чтоб не испачкалась его форма. Потом мы обвязывали пеленкой нашего ненаглядного крошку, чтобы он не мог руками пошевелить и не выбил миску с кашей из рук кормильца.

Далее муж отдавал приказ: «Пойте!»

Мы втроем — дочка, сынок и я — начинали представление. Пели, плясали, дудели. Естественно, наш маленький дурачок каждый раз ловился на эту приманку: широко раскрывал свой беззубый рот и улыбался. И тут происходило вероломное нападение: отец с ходу втюхивал ему большую ложку каши.

Вдохновленные успехом, мы пели еще старательнее.

В общем, несколько ложек он проглатывал в эстетическом экстазе.

И вот тут-то нам бы и остановиться.

Поблагодарить малютку за внимание, распеленать и заняться дальнейшими делами.

Но, знаете, как устроен человек… Ему все мало… Нам каждый день хотелось, чтоб он съел всю миску. И точка.

Отец впихивал, впихивал, не замечая, что бэби давно уже не глотает питательный продукт.

Правда, для порядку муж иногда встряхивал сына и побуждал: «Ешь давай, глотай давай!»

И вот…

Даже сейчас страшно писать…

Так и вижу…

Щечки у сыночка раздулись от засунутой в его ротик лишней порции каши.

И — ррраз! Вся содержимое (в который уже раз) оказывается на любящем отце. На его лице, вороте рубашки, галстуке и даже брюках (пеленка, в которую я его заботливо укутывала, к этому времени безнадежно сползала).

Ребенок радовался, отец горевал.

И так — много дней подряд.

Кто бы нам тогда сказал, что мы совершаем нечто противоправное, мы бы очень обиделись. И не поверили! Мы же делали это любя. Ради блага нашего сына.

И тем не менее: то, что мы делали, называется насилием над личностью. А точнее: пищевым насилием.

Должна сказать, что у нас все же хватило ума прекратить эти танцы-шманцы.

Дошло до нас, что нет никакого смысла во всех этих действах.

Ведь ребенок так хитро устроен, что ест, когда голоден, и не ест, если сыт.

Представляете?

А зачем же пичкать сытого? Что это даст?

А даст это вот что:

наше собственное глубокое моральное удовлетворение.

Мы-де — правильные родители. Мы — хорошие. Мы все делаем ради ребенка. Мучаемся, пляшем, поем, впихиваем так, что из ушей лезет.

То есть — не ради ребенка мы стараемся, а ради самих себя.

Сколько раз я замечала такое родительское насилие. Причем не раз в родителях разгоралась такая злоба, что они уже начинали вопить на любимое дитя: «Жри, сволочь!» И много чего еще.

К счастью, мы одумались вовремя.

Мне очень нужна помощь мужа по вечерам. Днем я вполне справляюсь. И даже успеваю делать все, что нужно по работе, и выписки по диссертации уперто делаю, что бы ни происходило.

Но вечером наступает немножко затруднительный момент: мне надо купать детей. А потом укладывать их спать. И если укладывать спать — дело привычное: почитаешь, поцелуешь, они и уснут, то купать одна я с некоторых пор боюсь.

Еще до рождения Пашеньки я, купая малышей, поскользнулась в ванной в тот самый момент, когда держала на руках сыночка. Руки мои оказались занятыми — ребенка я бы не выпустила ни при каких обстоятельствах. Я упала, ударившись лбом о кафельную мыльницу над ванной, она рассекла мне лоб до кости… Дети жутко испугались, Оленька побежала к соседке, той самой пани Марии, которая все угощала нас своими булочками. Та побежала в наш госпиталь (телефонов у нас тогда ни у кого не было). Муж в то время был на двухдневных учениях, вот беда. К счастью, за мной приехали быстро, лоб зашили, рана затянулась, да так, что и следа не осталось.

Остался только страх, что, купая ребенка, опять упаду. Вполне понятный, естественный страх человека, уже пережившего подобное.

Вот я и прошу мужа помочь мне купать детей вечерами. Он поздно возвращается домой. Ему дома скучно. Гораздо веселее в господе (так по-чешски называют пивную). Но он не говорит прямо: «Мне надо выпить». Он объясняет свои задержки или все тем же тяжелым больным, который все мучается и никак в себя не придет, то тем, что не может отказать своему начальнику, когда тот зовет его в пивную после окончания рабочего дня.

— Давай сделаем вот что, — предлагает муж. — Давай ты будешь за мной заходить, и тогда уж начальник не сможет меня затащить в пивную.

Какой замечательный выход! Как это нам раньше в голову не приходило, что вся беда нашей жизни проистекает от начальника? Ну, теперь — врешь, не возьмешь! Я буду заходить за своим мужем! Счастье семьи восстановится, зарастут старые раны…

Дня три все происходит, как в песне. Я захожу в отделение, мы выходим вместе, идем домой, ужинаем, купаем детей, укладываем. Вот же счастье-то мне привалило!

На четвертый день муж просит меня не заходить в отделение, а ждать у ворот. Ну, неудобно, понимаешь… Еще смеяться над ним начнут… Жена домой водит…

Я понимаю. Мы договариваемся, что ждать я его буду как раз на лестнице у храма Св. Горазда — это прямо напротив входа в госпиталь, пропустить невозможно. Я буду ждать, он выйдет, и мы вместе пойдем домой, как в эти предыдущие дни. Замечательно просто!

Я приходу и жду. Ну что мне — пять минут добежать до храма, а потом пять минут с мужем под ручку домой? Детки вполне десять минут побудут дома одни.

Я жду. Часы на храме отбивают каждые четверть часа. Муж все не выходит. Наверное, и правда — тяжелый больной. Ну — вдруг? Я уперто жду — как тот маленький мальчик на посту из рассказа моего детства.