Люк несколько часов не отходил от погибшего полковника. Его охватило глубокое отчаяние при мысли, что Килиан намеренно отдал свою жизнь. Люк внушал себе, что следовало бы радоваться, но испытывал лишь скорбь. Почему-то ему вспоминалось, как он целовал холодное лицо бабушки, как смотрел на искалеченное тело Вольфа и пытался смириться с очередной потерей. Люк совершенно не хотел испытывать то же самое и к Килиану, однако ничего не мог с собой поделать.

Он осторожно вытащил пистолет из окоченевших пальцев полковника. Проверил магазин – пусто. Люк понурился: оказывается, Килиан вышел из отеля с оружием, заряженным одной-единственной пулей. Изначально она предназначалась самому полковнику, но тот выстрелил в Люка, спасая ему жизнь. Килиану надо было, чтобы французский мальчишка нажал на курок.

Люк натянул на остывающее тело носки и сапоги, пригладил Килиану волосы, распрямил руки… Не хотелось думать, что станет с трупом, если на него наткнутся французские борцы за свободу – но тут уж от него ничего не зависело.

Занимался рассвет. Люк взглянул на окровавленный конверт: письмо было адресовано Ильзе Фогель. Люк убрал письмо в карман – он отправит его позже, когда схлынет всеобщее сумасшествие.

Он сунул пистолет Килиана за пояс, под рубашку, а потом проверил карманы полковника. Немного денег, одинокая сигарета и зажигалка с выгравированными инициалами. Люк положил зажигалку и сигарету в карман вместе с письмом. Самому ему они были не нужны, но не хотелось думать о том, что кто-нибудь ограбит труп полковника.

– Вы были грозным противником, – тихо промолвил он, склоняясь над телом Килиана. На сердце было тяжело. Мир потерял хорошего человека. Люка снова поразило внешнее сходство между ними. Он вздохнул, сжал руку Килиана и поднялся на ноги.

Он забыл о своей ране, но, вставая, сморщился от боли. Кровь остановилась. Люк с трудом снял рубашку. Пуля прошла через плечо навылет, не задев кость. Он притронулся к мешочку на груди, ощутил слабый запах лаванды. Семена уцелели, пройдя через невзгоды – и, как и говорила бабушка, охранили его даже от пуль. Надо промыть и перевязать рану… Возможно, зашивать придется. Он разорвал рубашку на лоскуты, соорудил себе повязку.

– Прощайте, полковник, – негромко произнес он по-немецки и, не оглядываясь, зашагал прочь.

Он решил снова обойти все знакомые места – на всякий случай, вдруг наткнется на след Лизетты.

У отеля «Рафаэль» собралась толпа. Кто-то робко потянул Люка за рукав.

– Прошу прощения…

– В чем дело?

Незнакомец покосился на мокрую от крови рубашку Люка.

– Я работаю… то есть работал в этом отеле, – прошептал он.

Люк недоуменно нахмурился.

– Что вы хотите?

– Вчера вы спрашивали у меня про одну молодую особу.

А, так это же консьерж!

– Так вот, она приходила.

– Правда? – взволнованно воскликнул Люк.

Консьерж опасливо огляделся по сторонам, и Люк затащил его за угол.

– Что вы мне можете рассказать?

Он принялся шарить по карманам в поисках денег.

– Нет-нет, – запротестовал консьерж. – Вам бы вообще лучше поскорее в больницу.

– Что с мадемуазель Форестье?

– Вчера вечером она искала полковника Килиана.

Люк сжал зубы.

– Куда она пошла?

– Наверх, в его номер. Она провела там всю ночь, а утром я видел, как…

– Что случилось?

– Ее забрали.

Люк вопросительно уставился на консьержа.

– Ну, здесь все собрались посмотреть, как будут наказывать шлюх и немецких прихвостней…

Лицо Люка потемнело, как грозовая туча. Он понял.

– Вон там собираются задать урок всем француженкам, что водили компанию с бошами.

Люк бросился бежать, ориентируясь на глумливый смех толпы.

Лизетта твердо решила, что плакать не станет. Ни за что. Толпа жаждала рыданий. Лизетта уже успела узнать, что девушка рядом с ней работала официанткой в кафе, которое посещали нацисты.

– Да, я держалась с ними приветливо, – рассказала она Лизетте, заливаясь слезами. – Я замужем, у меня ребенок. Мне нужны были чаевые.

Следующая за ними женщина вела себя куда сдержаннее.

– Хулиганье, – фыркнула она. – Видишь того типа с бритвой?

Лизетта кивнула.

– Он сам сотрудничал с немцами. Уж я-то Реми Жокара хорошо знаю! Он все эти годы отирался вокруг нацистов, наушничал, а уж сколько невинных людей гестапо выдал… Сущая свинья! А погляди на него сейчас – пыжится, изображает, что мы ему противны. Я убиралась в отеле – вот и вся моя вина. Я ради семьи работала…

Она плюнула себе под ноги.

Лизетта стиснула зубы. В толпе слышались голоса, предлагающие раздеть женщин донага и прогнать по городу, нарисовав у них на груди свастику. Редкие выкрики призывали к спокойствию.

Настал черед Лизетты предстать перед парижанами. Молодую мать, опозоренную и униженную, только что увели. Лизетта и впрямь заслужила народное презрение: она флиртовала с немецким полковником, принимала от него подарки, стала его любовницей. Ах, если бы только можно было объяснить, что она всего лишь выполняла задание!.. Лизетту грубо вытолкнули на середину импровизированной сцены. Она не сопротивлялась – все равно этим ничего не добьешься. От голода и унижения сил у нее не осталось. Перед глазами все плыло, голова кружилась. Не упасть бы в обморок!

Лизетта не стала зря тратить время.

– Этого человека зовут Реми Жокар! Он сотрудничал с немцами! Я своими глазами видела, как он пресмыкается перед нацистами! – завопила она во все горло, ничуть не смущаясь лжи – ведь она делала это ради остальных несчастных женщин.

Жокар схватил ее и ударил.

– Заткни пасть, фашистская подстилка!

Несмотря на боль и головокружение, она усмехнулась.

– Нацистский прилипала!

Толпа заволновалась.

– Вот я тебе задам, сука! – пригрозил Жокар.

– Обращайся с ней по-честному, а не то сам ответишь, – вмешался новый голос, принадлежавший какому-то старику. Приглядевшись, Лизетта узнала метрдотеля ресторана при отеле «Ритц». Она кивнула, вспоминая, как ему польстила ее похвала.

Экзекуция началась.

Лизетту заставили сесть на низенькую скамеечку – она благодарно рухнула на нее и замерла, прижав к животу сумочку. Вокруг головы сухо щелкали ножницы. Время от времени ее мучители швыряли прядь черных волос ей на колени. Толпа гоготала. Лизетта потерянно смотрела на шелковистые локоны, которыми когда-то восхищались ее родители, Килиан и Люк…

Лезвие бритвы заскребло кожу. Последние клочья волос полетели во все стороны. Внутри у Лизетты все словно омертвело. Жокар обращался с ней грубо, голову саднило от многочисленных царапин и порезов.