Корабль затягивало в пространственный омут…

Данила пришел в себя, когда сильные, но удивительно мягкие руки бережно приподняли его голову.

— Данила, ты меня слышишь?

Он разлепил веки. Над ним склонилась Каляда.

— Серафима… — Гаюнар с трудом сглотнул стоящий в горле ком. — Что с кораблем?

— Требуется небольшой ремонт и основательная уборка в каюте. А в целом — ничего страшного. Подняться можешь?

Он, сопротивляясь тошнотворному головокружению, сел и огляделся. В кабине царил настоящий разгром, усугубляемый запахом гари и дрожанием красноватого аварийного света. Пэр висел под потолком, и лоскуты тумана нехотя стекались к ядру его тела. Юлька хлопотала возле Оливула, по лицу которого струилась кровь из рассеченной брови. Донай, мотая головой и невнятно чертыхаясь, медленно поднимался на ноги, опираясь о кресло. Грег и Гор, тесно прижавшись друг к другу плечами, стояли поодаль и, по всему видно, еще не оправились от потрясения. Как успел заметить Данила, из всей команды не пострадала лишь Каляда.

— Кочевникам удалось вывести Волка из энергетического равновесия, — сказала она, убедившись, что серьезных травм никто не получил.

В ее тоне не было ни тени упрека, и тем не менее Пэр и Оливул молча приняли замечание каждый на свой счет. Серафима продолжала:

— К счастью, мы повели себя не так, как они предполагали: Белый князь весьма вовремя разрушил накопленный экзорный потенциал, — она подбодрила взглядом инженера-экзистора.

— Где мы теперь? — спросил Данила, силясь рассмотреть что-либо за иллюминатором.

— Похоже, они провели нас сквозь собственный строй и бросили в каком-то Мире. Точные координаты мы вычислим, как только наладим навигационные зонды.

— Здорово. Чей это был грандиозный замысел стартовать в Структуру? — Донай сердито посмотрел на вьющегося над мониторам призрака.

Пэр, старательно собрав частицы тела, принял человеческие формы и виновато встал перед друзьями.

«Простите, ребята. Я опять дурака свалял».

— Твоей вины здесь нет, — Серафима потрепала его по плечу. — Нам рано или поздно пришлось бы это сделать. А то, что ты занимал Крылатого Волка в момент перехода, уберегло нас от проникновения Кочевников в корабль. Вахта моя. Работы начнем через четыре часа, а пока — всем отдыхать.

Данила дождался, когда в спальне наступит тишина и спрыгнул со своей полки.

— Ну что, оклемался? — раздался приглушенный шепот Доная.

Гаюнар медленно повернулся к другу.

— Врезал бы я тебе за твои фокусы, — процедил он сквозь зубы, — да не хочу остальных будить.

— Я-то думал, Бер-Росс объяснил тебе, как обстояло дело.

— Вот именно. Объяснил, как ты обычную бормотуху превратил в наркотик.

— Ну-ну, извини. Я же не из вредности тебе свинью подложил, так получилось.

Данила отвернулся, а Ви-Брук на всякий случай приподнялся на койке, чтобы быть готовым к ответу с участием кулака. Но Гаюнар совладал с эмоциями и принял благоразумное решение.

— Ладно, проехали, — сказал он. — И… спасибо, что вытащил меня оттуда.

Он кивнул Донаю и вышел из каюты.

На корабле царила тишина. Ничто не оставляло ощущения тревоги, и лишь беспорядок в кают-компании напоминал о едва не постигшей звездолет катастрофе. А у Гаюнара на душе опять скребли знакомые кошки. Шлейф кометы, символизирующей Космос, петлей охватывал Твердь, Воду, Огонь, Воздух, Смерть и Жизнь, и его Стихия была не ближе и не дальше от ядра небесного странника, чем все остальные. «Самая хрупая и необязательная часть Мироздания, — горько усмехнулся про себя пилот, рассматривая тонкую ветвь дерева на барельефе. — Я кругом попадаю в неприятности, и как правило у всех на виду. Серафима, — он тряхнул головой, надеясь прогнать невеселые мысли, — представляю, что ты обо мне думаешь!.. Нет, дальше так продолжаться не будет. Кроме меня самого никто не изменит мою судьбу».

Дверь в кабину Гаюнар хлопнул чуть сильнее, чем требовалось, и звук от столкнувшихся створ прокатился по всему ярусу звездолета. Он вздрогнул от неожиданности, ругнулся про себя и широкими шагами прошел к пилотской линии. Это было одно из немногих мест, где он чувствовал себя уверенно.

— Не спится? — прозвучал мягкий обволакивающий голос Каляды.

Данила круто развернулся. Серафима спокойно сидела в глубоком кресле на капитанском мостике, хотя он мог поклясться, что секунду назад ее здесь не было.

— Я не устал, то есть… — он смущенно встал перед Калядой, чувствуя, как загораются уши, — я хотел проверить обстановку. Не нравится мне этот Мир. Он пуст, будто его заняли Кочевники.

— Здесь нет никого и ничего, — Каляда поправила волосы. — Нас забросили в точку, где Вселенная еще не образовалась. Периферийный цикл, повторяющий историю большинства Миров Структуры.

Гаюнара, по правде сказать, характеристики Мира не интересовали. Он собрался с духом и, стараясь вложить в слова как можно больше твердости, сказал.

— Серафима, ты должна отдыхать. Я останусь на вахте.

Каляда улыбнулась.

— В этом нет необходимости.

— Почему ты всегда всё берешь на себя? — воскликнул он. — У нас есть мужчины, чтобы выполнять тяжелую работу!

— Получилось так, что я капитан этого корабля, — осторожно возразила Серафима, внимательно глядя в глаза пилота.

— Ну и что из того? — он расходился не на шутку. — Ты молодая красивая женщина, и ты не имеешь права ломать свою природу! Ты постоянно опекаешь нас, заботишься о каждом, но кто позаботится о тебе? Или капитан зачеркивает свое «я»?

— Успокойся, пожалуйста, Данила. Тобой сейчас руководят эмоции.

— Пусть будут эмоции! Но неужели ты ни разу не поговоришь с кем-то просто так, о пустяках? Не примешь помощь и никогда не позволишь человеку, которому ты дорога, прикоснутся к тебе?

— Данила, давай оставим эту тему, — серьезно прервала Каляда.

— Оставим навсегда? — Гаюнар вплотную приблизился к ней. — Скажи, ну почему? У тебя есть кто-то, которому ты поклялась в верности?.. Что не отвечаешь? Ты не понимаешь, да? Ты такая умная, неприступная, сильная, но я все равно люблю тебя!

Каляда молчала. Она могла бы сейчас нехитрым сенсорным приемом заставить молодого человека успокоиться, могла блокировать в его сознании даже ассоциации на поднятую тему, но мысль эта потухла, едва зародившись. Никогда, нигде, никому не удавалось убить любовь.

— Скажи хоть что-нибудь! — в голосе Данилы сквозь отчаяние и боль слышалась мольба.

Серафима подняла на него печальные глаза.