идеальность пространства и времени, как я уже показал, никоим образом не делает простой видимостью. В самосознании сила раскрывается как индивидуальная воля. Только с очевидным насилием эти индивидуальные воли могут быть сплавлены в одну неделимую, скрытую трансцендентную волю. Пантеизм несостоятелен. Только материализм, по-видимому, свел мир к простому единству. Но я доказал, что это не имеет под собой никаких оснований и не может быть устойчивым в долгосрочной перспективе.

Я учил изначальному единству, но оно безвозвратно утеряно. В разрушенном трансцендентном царстве истинная имманентная философия должна поместить чистое, простое, дремлющее, свободное единство. Наше мышление не может постичь и осмыслить ни его самого, ни его покой, ни его свободу. Мы можем лишь слегка коснуться этого единства и должны начать в имманентной области с совокупности индивидуальных воль, которые развиваются со строгой необходимостью.

Индивидуальная воля – это факт внутреннего сознания, который постоянно подтверждается сознанием других вещей. Точно так же опыт вновь и вновь учит динамической связи всех индивидуальных воль. Это находит свое полное объяснение в предмировом единстве. Это единство также в достаточной мере объясняет целенаправленность всей природы и освобождает ее от соблазнительной, вкрадчивой, но беспочвенной телеологии – могилы честного исследования природы. Понимая опасность предположения о творце мира, наделенном высшей мудростью, старый Кант неустанно боролся с телеологией и разрушил ее для всех, кто обладал проницательностью. Целеустремленность каждого организма, кроме того, основана на единстве проявляющейся в нем индивидуальной воли, как замечательно объяснил Шопенгауэр. Оценка мира в соответствии с конечными причинами допустима лишь в той мере, в какой из действующих причин (causae efficientes) вытекает определенное направление, так сказать, точка, в которой они будут течь вместе в будущем. Но при определении таких моментов необходимо проявлять максимальную осторожность, так как это открывает путь к ошибке. Первое движение до-мирового единства, его распад на множественность, определило все последующие движения, ибо каждое движение есть лишь измененное продолжение прошлого движения.

Второе, подчиненное единство, которое все еще предполагается существующим, и которое столь же несостоятельно и необоснованно, как и простое единство, которое все еще существует в мире, над ним или за ним, – это род. Давно пора прекратить вредить науке и безжалостно изгнать эту концепцию. Шопенгауэр, как чистый метафизик, должен был принять ее так сердечно и с распростертыми объятиями, как силы природы, чья «призрачная вездесущность» произвела на него впечатление, и давайте теперь посмотрим, как он ее использовал.

Прежде всего, давайте воздержимся от того, что объективация не соответствует Единой Воле, ибо в противном случае исследование с самого начала становится невозможным.

Поэтому давайте подумаем о реальной объективации. Это акт воли Единой Воли, которая вошла в реальность. Реальная объективация не имеет формы, поэтому ее можно только мыслить, а не смотреть на нее; ибо если на нее смотреть, то пространство не придает ей форму, а сначала расчленяет ее на множество индивидов, которым оно придает форму. Но как получилось, что я вижу, например, льва, стоящего передо мной, просто так – это одному богу известно! Но пусть будет так! Все живущие львы по сути своей являются только одним львом. И где же этот лев Объективации? Где он находится? По мнению Шопенгауэра, она полностью содержится в каждом льве.

Но это опять же не так: оно стоит за всеми львами, словом, оно везде и нигде, иначе вещь просто трансцендентна, непостижима для человеческой мысли.

Если же мы предположим, что его можно каким-то образом постичь с помощью мысли, то сразу же окажемся в новой непостижимости; ведь объективация не имеет развития. Он восседает в уединенном покое, неподвижный, неизменный, над возникающими и проходящими личностями. Это, как говорит Шопенгауэр, радуга над водопадом. Это в равной степени трансцендентно, ибо природа в органическом царстве всегда и во всем показывает только становящиеся организмы.

Короче говоря, мы можем крутить и вертеть объективацию как угодно, но мы никогда не сможем постичь ее суть, так же как не сможем постичь единую волю. Каждый поймет, что самые усердные попытки признать объективацию остаются безуспешными, потому что философия Шопенгауэра основана на чистых априорных представлениях о пространстве и времени, которые не позволяют придать вещи в себе движение и протяженность. Пространство и время в понимании Канта, неделимая воля, объективации без формы и развития, – все эти принципы являются ошибками, каждый из которых тянет за собой другие, являются болотом ошибок.

Этой полностью трансцендентной объективации теперь соответствует и род у Шопенгауэра.

Он говорит о жизни вида, о бесконечной длительности вида, в отличие от быстротечности индивидуального бытия, о служебных отношениях, в которых находится индивид по отношению к виду, о силе вида и так далее. Он говорит:

Природа заботится не об отдельном человеке, а только о виде.

(Мир как воля и представление. I. 325.)

Мы видим, что природа, начиная со стадии органической жизни и далее, имеет только одно намерение: сохранить все виды.

Поэтому вид, о котором здесь говорится, так же трансцендентен, как и объективация Единой Воли в органической сфере, которая тождественна ей. То, что верно в отношении последнего, верно и в отношении него, и поэтому я мог бы отказаться от этой темы, чтобы вернуться к ней только в этике, где вид предстает в особом свете. Однако термин «род» имеет то преимущество перед термином «объективация», что он очень знаком, и все всегда думают о нем как о чем-то очень простом. Шопенгауэр не мог игнорировать и эту простоту, и поэтому мы видим, как он, против своей воли, отдает истине честь в следующих двух первых отрывках и заключении третьего:

Народы на самом деле (!) являются лишь абстракциями, реально существуют только отдельные люди. (Мир как воля и представление. II. 676.)

Народы существуют лишь абстрактно: реальными являются отдельные люди.

(Parerga I. 219.) Соответственно, сущность в себе каждого живого существа заключается прежде всего в его виде, который, однако имеет свое существование только в индивидах.

(Мир как воля и представление. II. 582.)

Последний отрывок, в целом, откровенно жалок и оскверняет дух Шопенгауэра. Как насильственно экзистенция отделена в нем от сущности. Кстати, это красноречивый пример того, как Шопенгауэр умел собрать воедино то, что он должен был иметь. – Правда заключается в том, что род – это не более чем вполне обычное понятие, обобщающее множество похожих или аналогичных реальных вещей. Как все булавки подпадают под термин «булавка», так и все тигры подпадают под термин «тигр». Говорить о роде в другом смысле абсолютно неправильно.

Если сегодня все тигры прекратят свое существование, то исчезнет и род тигров, а оставшийся термин (как в случае с птицей Дуду) не может быть обоснован ничем реальным. Индивидуальное существо не выводит свое существование и свое бытие из приснившегося метафизического рода. В мире существуют только личности, и каждый комар из роя комаров обладает полной и законченной реальностью.

Поэтому я предлагаю, чтобы в науке мы больше не говорили о жизни вида, бесконечности вида и т.д., а использовали вид только как понятие, без каких-либо скрытых мотивов.

Со всеми этими ошибками тесно связано ложное утверждение Шопенгауэра о том, что все причины являются случайными причинами. Мы помним, с какой силой ему пришлось вставить причину между силой и следствием в теории познания, потому что никакая реальность не может быть приписана явлениям как таковым. Эта ошибка в фундаменте теперь распространяется на весь мир как воля.

Малебранш учил, что только Бог является действующим агентом в вещах, поэтому физические причины являются лишь кажущимися, случайными причинами. Шопенгауэр учил тому же самому, только вместо Бога он поставил единую неделимую волю. Конечно, он должен был подчеркнуть странное совпадение, и (мир как воля и представление. I.163/164) он не может найти достаточно хвалебных слов для Малебранша.

Да, я должен восхищаться тем, как Малебранш, полностью захваченный позитивными догмами, которые его век непреодолимо навязывал ему,