архитектор пристроил флигель, параллельный короткой черточке, но только направленный в противоположную сторону. Новый флигель уперся западным торцом в Адмиралтейский канал, а восточным примкнул ко дворцу. Северными окнами глядел на Неву, а южными — на Большую першпективную дорогу и просторный луг, где паслись тучные дворцовые коровы. Тем самым флигель закрыл проезд к Неве и вид на главный фасад дворца со стороны города.

А можно было протянуть его в противоположную сторону, вдоль Дворцового луга (нынешней Дворцовой площади), разобрав предварительно несколько малозначительных служебных построек.

Возводя флигель, архитектор вовсе не заботился о единстве создаваемого ансамбля. Крыша прямая, а не с «переломом», как на дворце. Портик завершен лучковым разорванным фронтоном с богатой скульптурной декорацией. Пристройка выглядит драгоценным ювелирным украшением на строгом и скромном платье.

Как объяснить все эти отличия? Безразличием архитектора к строению, где он участвовал только как помощник отца? Возможно. Вместе с тем, начав через год перестраивать Петергоф, Франческо Бартоломео сумел продолжить традиции 1720–1730-х годов — и во внешнем декоре, и в характерном «переломе» крыш. А может, им руководило еще неясное, но крепнущее убеждение, что все равно, рано или поздно, придется строить иной, совершенно новый Зимний дворец?

Сама императрица бесконечными повелениями подталкивала к подобному решению. Уже на следующий, 1747 год к новому флигелю пришлось пристраивать церковь, мыльню и еще покои. Весной 1749 года последовало очередное повеление о перестройках. И все следовало исполнять поспешно, в наилучшем виде. Правда, осенью 1749 года приключилась неожиданная задержка.

11 сентября при переделке и чистке бывших покоев Анны Иоанновны солдаты нашли бриллиантовую подвеску в виде груши весом в 63/4 карата и бриллиантовую сережку в 41/4 карата. Все работы приостановили. Полетели донесения. От начальственного офицера в Канцелярию от строений. Оттуда к кабинет-секретарю Черкасову. От Черкасова назад к Фермору. От него к офицеру. Велено было просеять весь строительный мусор и тот, что остался в разбираемых покоях. Нашли еще две сережки в 31/4 и в 5 карат. Найденные бриллианты барон Черкасов торжественно поднес довольной императрице.

Всё громче и злее становились окрики офицеров. Измученные непосильным трудом люди засыпали порой прямо среди тюков с холстом и штофными обоями, меж ящиков с деревянными дощечками ценных пород. Последние месяцы работали круглосуточно, сжигая по ночам сотни свечей и восковых плошек.

Едва лишь затих шум утомительной встречи нового, 1752 года, как 1 января Елизавета Петровна опять потребовала от придворного архитектора очередной перестройки. Помыслы зодчего о сооружении совсем нового Зимнего дворца, кажется, обретали право на жизнь.

II

Петербург многолик. В разное время, в разных местах открывает он путнику одну из своих ипостасей.

Плывут по широкой Неве многовесельные лодки, катера, баркасы. На корме навесы из дорогих тканей. Гребцы в нарядных ливреях. Проплывают лодки мимо расцвеченных многопушечных фрегатов. Пристают катера и баркасы к маленьким пристаням у великолепных дворцов, заходят в специально прокопанные гаванцы. Оживленно на Неве… Это один Петербург. Знатный, могучий.

Есть другой. За Фонтанкой, за Итальянской слободой. Там, где день и ночь дымят печи литейного двора, где пахнет горячим металлом, углем, дегтем. Это трудовой, ремесленный Петербург.

А есть Большая Невская першпектива. Широкая, просторная, мощенная камнями аллея. Без нее город немыслим. Славен Невский среди обитателей дворцов хорошими портными, ювелирами, торговыми рядами. Знаменит вставшими вдоль першпективы новыми дворцами и крупнейшими храмами — Рождества Богородицы, протестантским, лютеранским, католическим. Селиться на Невском входит в моду.

На углу Невской першпективы и Мойки, у Зеленого моста, жил Леблон. Недалеко от угла Садовой, там, где теперь «Пассаж», построил свой дом Михаил Земцов. В конце Невского, ближе к Фонтанке, обосновался живописец Валериани. На углу Большой Морской и Невского поселился приехавший в 1756 году художник граф Пьетро Ротари. А рядом с ним по Морской чуть пониже выстроил собственный дом архитектор Квасов.

С той ночи 25 октября 1741 года, когда осмелевшая от страха Елизавета бежала с ротой верных преображенцев от Фонтанки по Невскому к отцовскому трону, першпектива стала особенно знаменита. В честь события построили у Фонтанки Аничков дворец для графа Алексея Разумовского. И проживание на Невском стало означать немалое положение в обществе.

Жизнь принуждала графа Франческо Бартоломео Растрелли покинуть свой прежний отдаленный дом и переселиться сюда. Оставалось только выбрать достойное жилище.

Еще в 1738 году Анна Иоанновна указала: «по той першпективе по обоим сторонам надлежит быть всем домам с каменным строением». Наблюдение за возведением домов по солнечной стороне, от Мойки до Малой Садовой, поручили Михаилу Земцову. Здесь выбрал он себе участок, начав сооружение дома в ноябре 1740 года. Продолжая замысел Трезини по созданию «образцовых» проектов, Земцов и соседние дома построил по подобию собственного. Дом на углу Садовой занял богатый купец Кокушкин (по его имени до сей поры называется переулок от канала Грибоедова до Садовой). От Садовой до Малой Садовой протянулся участок с двумя одинаковыми домами известного на весь Петербург зажиточного человека Саввы Вараблина. Правда, флигель, стоявший на углу Малой Садовой, вскорости был откуплен Иваном Ивановичем Шуваловым, и архитектор Чевакинский возвел на этом месте служебный корпус дворца всесильного фаворита.

В 1740-е годы рядом с Земцовым, только в сторону Мойки, построил точно такой же дом любимец Елизаветы, кофишенк Александр Саблуков. Дома даже объединялись единым каменным забором с воротами, напоминавшими триумфальную арку. Дом Саблукова, как и земцовский, четко делился на две неравные части: низкий погребной этаж, обработанный рустом, и верхний — высокий — жилой. Центральная часть в три окна чуть выступает вперед и подчеркнута пилястрами. Венчает ее декоративный аттик. На аксонометрическом плане Петербурга 1763–1773 годов на участке Саблукова хорошо видны служебные каменные и деревянные строения, каретный сарай, конюшня.

В этом доме поселился в середине 50-х годов Франческо Бартоломео со своим семейством. Оно теперь разрослось. Дочь Елизавета Катерина (ее назвали в честь бабушки по материнской линии) вышла замуж за ученика и помощника отца — итальянца Франческо Бартолиати.

Новое жилище, разросшаяся семья — все требует дополнительных расходов. Значительного обер-архитекторского жалованья не хватает. Но слава приносит многочисленные приватные заказы. И Растрелли не отказывается. Правда, будущую работу он выбирает с толком, со значением: дворец на Морской для Чоглокова, гофмаршала наследника престола; дом для командующего всей артиллерией Вильбоа на углу Невского и нынешнего канала Грибоедова; загородная дача для любимца Елизаветы, умевшего великолепно варить кофе, графа Сиверса; на Миллионной улице дворец обер-гофмаршала двора Шепелева, с которым тесно связан различными служебными делами.

Немало времени отнимают у обер-архитектора придворные обязанности. По указу Елизаветы дважды в неделю положено веселиться на маскарадах: по вторникам — во дворце, в другой день — у кого-нибудь из придворных. А в дни, свободные от обязательного веселья, в обер-архитекторском доме нередко запаливают сотни восковых свечей и у подъезда выстраиваются десятки карет. Съезжаются друзья, знакомые и лица, желающие оказать хозяину свое почтение. За бокалом вина,