Н. А. Мельгунов писал из Флоренции Η. М. Языкову 1 декабря (нового стиля) 1841 года: "Спасибо Вам за последние стихи Лермонтова. Скажите, его "Завещание" — фантазия или в самом деле написано перед смертью? Для умирающего слишком сухо и холодно, да к тому ж он говорит: "умер честно за царя", между тем как мне писали, что он убит на дуэли с Мартыновым, вызвавшим его за княжну Мери (читали ль?), в которой Лермонтов будто представил сестру того, как Вам об этом писал. Больно грустно. Ничто даровитое не держится у нас на Руси, между тем как Булгарины цветут здравием" [57].

Московский почт-директор А. Я. Булгаков, скажем честно, по своим тайным служебным обязанностям располагающий всей полнотой информации, читавший и все письма из Пятигорска, пришедшие в Москву после дуэли, так пишет исходя из своих сведений: "…Назначен день, час дуэли, выбраны секунданты. Когда явились на место, где надобно было драться, Лермонтов, взяв пистолет в руки, повторил торжественно Мартынову, что ему не приходило никогда в голову его обидеть, даже огорчить, что все это была одна только шутка, а что ежели Мартынова это обижает, он готов просить у него прощения не токмо тут, но везде, где он захочет!.. "Стреляй! Стреляй!" — был ответ исступленного Мартынова. Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил на воздух, желая кончить глупую это ссору дружелюбно. Не так великодушно думал Мартынов. Он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему и выстрелить ему прямо в сердце. Удар был так силен и верен, что смерть была столь же скоропостижной, как выстрел. Несчастный Лермонтов тотчас испустил дух! Удивительно, что секунданты допустили Мартынова совершить его зверский поступок. Он поступил противу всех правил чести и благородства, и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершилась, ему следовало сказать Лермонтову: "Извольте зарядить опять ваш пистолет. Я вам советую хорошенько в меня целиться, ибо я буду стараться вас убить". Так поступил бы благородный, храбрый офицер. Мартынов поступил как убийца…"

А. Я. Булгаков ссылается на письмо В. С. Голицына, полученное в Москве 26 июля. Следовательно, Голицын описывал убийство поэта по самым свежим следам и вряд ли на основании каких-то обывательских домыслов. Это уже позже, во время следствия и суда, все защитники Мартынова привели в соответствие показания очевидцев, заставив замолчать несогласных. Позже Булгаков написал еще два письма, повторив свой рассказ: П. А. Вяземскому в Петербург и А. И. Тургеневу во Францию. Н. С. Мартынова он называл "ожесточенным и кровожадным мальчиком", его отца "не по мудрости, а токмо по имени Соломоном". В дневнике Булгаков назвал Мартынова "сыном покойного Соломона Михайловича Мартынова, известного только потому, что он разбогател от винных откупов".

Почти о том же пишет и известный славянофил Ю. Ф. Самарин в письме И. Г. Гагарину от 3 августа 1841 года: "Я вам пишу, дорогой друг, под горьким впечатлением известия, которое я только что получил. Лермонтов убит на дуэли на Кавказе Мартыновым. Подробности тяжелы. Он выстрелил в воздух, а его противник убил его почти в упор…"

Ставропольский помещик К. К. Любомирский в те же последуэльные дни описывает в письме эту дуэль: "…за верность подробностей я не ручаюсь, но и теперь еще у нас рассказывают так, как описал я, может быть, впоследствии откроется что-либо достоверное… Мартынов вызвал его на дуэль. Положено стреляться в шести шагах. Лермонтов отговаривал его от дуэли и, прибыв на место, когда должно было ему стрелять первому, снова говорил, что он не предполагал, чтобы эта шутка так оскорбила Мартынова, да и не имел намерения, и потому не хочет стрелять в него. Отвел руку и выстрелил мимо. Но Мартынов выстрелил метко, и Лермонтова не стало".

В "Русском архиве" Васильчиков писал: "Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста". Позже, в разговоре с Висковатым Васильчиков прибавил важную деталь.

"Он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета… Когда я его спросил, — пишет Висковатый, — отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять, князь утверждал, что он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его". Но щадить память о великом поэте, по мнению Васильчикова, смысла не имеет.

Почему все современники, по-разному относившиеся к поэту при жизни, пишут почти одно и то же, крайне негативно оценивая Мартынова, а нынешние исследователи пишут совсем другое? Кто более прав? Все-таки современники могли узнавать истину от свидетелей дуэли, а откуда все сведения у современных ученых? От Мартынова, князя Васильчикова и их окружения. Или из официальной версии следствия, где всё было подтасовано. Больше-то никто и ничего сказать не мог.

Ординатор Пятигорского военного госпиталя И. Е. Барклай-де-Толли — дальний родственник знаменитого генерал-фельдмаршала — произвел осмотр тела и составил соответствующее заключение.

"При осмотре оказалось, — писал он, — что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастании ребер с хрящем, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и при выходе порезала мягкие части левого плеча; от которой раны поручик Лермонтов мгновенно на месте поединка умер". Документ заверен печатью, помечен 17 июля и подписан доктором и двумя следователями.

В соответствии со "Сводом военных постановлений" Мартынова, Глебова и Васильчикова приговорили к "лишению чинов и прав состояния". Однако военное начальство сочло нужным смягчить наказание: Мартынова — лишить "чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства", а Васильчикова и Глебова "перевести из гвардии в армию тем же чином". Царь решил, что и такое наказание слишком сурово: "Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны".

Я думаю, достоверна версия о двух высказываниях императора, прозвучавших после смерти поэта. В узком кругу семьи и близких императору людей он высказался резко по-французски. Нечто вроде "туда ему и дорога" или "собаке — собачья смерть". Великая княжна Мария Павловна осудила брата за такие слова, и уже выйдя в гостиную, где собралось большое количество дожидавшихся его людей, император сказал глубокомысленно: "Погиб тот, кто бы смог стать наследником Пушкина". Нынешние исследователи выбирают близкую себе версию.

Версию эту подтверждает уже в 1911 году редактор "Русского архива" П. И. Бартенев, лично слышавший эту историю от княгини М. В. Воронцовой, бывшей тогда еще замужем за родственником Лермонтова А. Г. Столыпиным:

"Государь по окончании литургии, войдя во внутренние покои кушать чай со своими, громко сказал: "Получено известие, что Лермонтов убит на поединке. Собаке — собачья смерть!" Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна (Веймарская, "жемчужина семьи")… вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались бывшие у богослужения лица, сказал: "Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит"…" (Замечу, что сам Бартенев при этом считался большим защитником Николая Мартынова.)