– Да, полагаю, леди, – не колеблясь ответил дон Педро, прекрасно знавший женщин, и добавил не без самоуничижения: – Если вы отказываете мне в смелости, я разрешу ваши сомнения делом.

Он знал, что доказательств не потребуется, что некоторый вызов, прозвучавший в его ответе, произвел на нее должное впечатление и он в ее глазах – человек, сохранивший достоинство в беде, готовый принять участие только в определенных, не оскорбляющих его честь пределах. Если раньше он недвусмысленно просил ее о сострадании, теперь он столь же ясно заявлял о том, что примет его лишь в том случае, если не пострадает его чувство уважения к себе.

Она же поняла, что, если согласится на его странное предложение и примет его в качестве пленника, ей придется его защищать. И это будет достойно ее, ибо, хоть перед ней и испанец, он человек и джентльмен. Она была совершенно уверена в том, что справится со своей обязанностью и отстоит своего пленника от любых посягательств. Он правильно расценил ее благородство и смелость. Во всем Корнуолле нет никого, кто мог бы противостоять ей, вздумай она проявить свою волю.

Женское начало и склонность к романтике взяли верх. Она приняла капитуляцию и проявила великодушие, столь свойственное, по ее убеждению, английскому рыцарству.

– Будь по-вашему, сэр, – сказала она наконец. – Дайте мне обещание, что не предпримете попытку убежать, и я позволю вам сохранить оружие.

Дон Педро, все еще стоявший на коленях с протянутой рапирой, склонил голову и торжественно произнес клятву:

– Перед лицом Господа и Пресвятой Девы клянусь честью и верой, что останусь вашим пленником и не буду стремиться к побегу, пока вы сами не вернете мне свободу, от которой сейчас отказываюсь.

С этими словами дон Педро поднялся и вложил рапиру в ножны.

– Не сочтите за наглость, мадам, могу я узнать имя той, у кого я отныне в плену?

Она улыбнулась, в душе у нее оставалось чувство неловкости за эту странную сделку.

– Я леди Маргарет Тревеньон.

– Тревеньон? – повторил он, проявляя неожиданный интерес. – Стало быть, вы из семьи графа Гарта.

Леди Маргарет, естественно, удивилась, что испанец так хорошо осведомлен в английских родословных.

– Он мой отец, сэр, – ответила она и, в свою очередь, пожелала удовлетворить свое любопытство. – А что вам известно о графе Гарте?

– Мне? Увы, ничего, и это мое упущение. Война, к счастью, поможет мне его восполнить. Но я слышал о графе Гарте от своего отца, о том, как он чуть не лишился жизни из-за вашей нынешней королевы в царствование Марии Тюдор. Мой отец был в свите короля Филиппа, когда он был мужем королевы Англии. Полагаю, он хорошо знал вашего отца. Если угодно, это устанавливает между нами странную связь.

Но связь была отнюдь не странная, как полагал дон Педро или как могло показаться на первый взгляд. Отец дона Педро был одним из бесчисленных знатных испанцев, находившихся при дворе королевы Марии Тюдор в то время, когда адмирал Сеймур и его друзья приобретали все больший вес в глазах общества и король Филипп и его окружение опасались, что их деятельность – угроза положению испанцев в Англии.

– Памятуя о собственных невзгодах и риске, которому подвергалась его жизнь, милорд Гарт, надеюсь, проявит сочувствие к несчастью другого, – сказал дон Педро и, спохватившись, не требует ли он слишком многого, прибег к юмору. – И самая главная из этих невзгод, смертельная угроза для меня – голод.

– Следуйте за мной, сэр. – Маргарет улыбнулась. – Посмотрим, можно ли помочь этому горю и облегчить ваше положение.

– Облегчить мое положение? Valga me Dios![60]В этом, право же, нет нужды.

– Следуйте за мной! – приказала она и повернулась, а гончая прыжками понеслась вперед.

Дон Педро покорно, как и подобает пленнику, пошел за ней, от всей души вознося хвалу Всевышнему за свое чудесное избавление.

Они поднимались по извилистой тропинке, испещренной солнечными бликами; лучи солнца пробивались сквозь ветви, еще мокрые после ночной бури. Впереди – леди с собакой, за ней – дон Педро, отчасти потому, что к этому его обязывало нынешнее положение, отчасти потому, что они не могли идти рядом по узкой тропинке. Приближаясь к вершине холма, где заросли кончались, они услышали доносившуюся сверху веселую песню. Слова песни, которую пел сильный мужской голос, трудно было разобрать, что, впрочем, не имело значения. Суть ее сводилась к тому, что жизнь моряка – веселая, переменчивая, бродячая. Дон Педро засмеялся: его воспоминания о жизни на море включали все, что угодно, только не веселье.

Услышав его смех, Маргарет замедлила шаг, глянула на него через плечо, и на губах ее мелькнуло подобие улыбки. Кто-нибудь другой, не обладавший сатанинской проницательностью дона Педро, решил бы, что она улыбнулась сочувственно, оценив его чувство юмора. Дон Педро же уловил в улыбке нечто иное, таинственное, пока непостижимое для него. Тайна раскрылась, когда они увидели певца, миновав наконец мокрые заросли и оказавшись на открытой вершине холма, поросшей вереском. В лучах утреннего солнца он переливался золотом и пурпуром. Дон Педро увидел высокого юношу с беззаботным выражением лица.

Он приветствовал появление Маргарет радостным криком, его смеющиеся глаза засветились от радости. Длинноногий, в высоких сапогах из недубленой кожи, он слегка раскачивался при ходьбе, и по этой нарочито-тяжелой матросской походке каждый встречный должен был с первого взгляда распознать в нем старого морского волка, каковым он себя и почитал. Каштановые волосы, развевавшиеся на ветру, местами выцвели под тем же солнцем, что так красиво позолотило его кожу, придав молодому лицу свежесть и очарование. Он держал за плечом охотничье ружье.

Пес радостно кинулся к парню и на миг преградил ему путь, и Маргарет удивленно спросила, почему он поднялся в такую рань. Он быстро объяснил. В Труро – ярмарка, там выступают актеры, которые, как говорят, однажды давали представление в Лондоне перед самой королевой. Вот он и выехал пораньше, чтобы сопровождать ее на представление, если ей будет угодно. А пьесу дают после обеда во дворе харчевни «Герб Тревеньона». Узнав, что Маргарет ушла на прогулку, он спешился и пошел ей навстречу. Не желая терять времени попусту, попросил у Матью ружье, чтоб подстрелить зайца или тетерку на обед его светлости. Сообщив ей все это скороговоркой, он вдруг спросил, кто ее спутник.

Маргарет могла по-разному представить своего пленника. Из всех способов она лукаво выбрала самый маловразумительный и в то же время интригующий:

– Джервас, это дон Педро де Мендоса-и‑Луна, граф Маркос.

У молодого моряка округлились от удивления глаза.

– Испанец! – воскликнул он таким тоном, словно хотел сказать: «Дьявол!» – и почти инстинктивно скинул с плеча ружье, будто готовился к бою. – Испанец! – повторил он.