Фрэнк вспомнил слова шефа о том, что надо выполнять любые условия того, кто с ним встретится, подумал, что это мелко, надо иметь дело с теми, кто верит слову, а не требует отпечатка пальца; как преступники, ей-богу, ничего себе агентура!

Ниссо помыл руки, брызнул чуть-чуть воды на лацкан, всего две капли, но так, чтобы они были заметны, стряхнул несколько капель на левую брючину, вышел из туалета, снял трубку телефона и, закрыв собою диск так, чтобы Фрэнк не мог видеть цифр, набрал номер.

— Алло, это я. Видимо, задержусь к началу оперы, поезжайте без меня, ясно?

86

26.10.83 (18 часов 33 минуты)

— Да, месье Назри, я понял.

Человек положил трубку телефонного аппарата, сделанного под старину — медь и поддельный янтарь, — рывком поднялся и пошел в темную спальню, прокуренную так, что воздух был горько-кислым.

На огромной кровати лежал маленький длинноволосый парень; лицо его было до того веснушчатым, что казалось, на дворе апрель, а не октябрь.

— Пойдем, Серж, — сказал человек, — пойдем, я сделаю тебе массаж, отличный массаж, пойдем…

Серж медленно поднялся; когда он сел на кровати, стало видно, какое у него оплывшее лицо, как тяжелы мешки под глазами; пепельные кудри, чрезмерно подвитые, густые, зловеще подчеркивали несоответствие с ясными большими кукольными глазами и детскими веснушками.

Он еще медленнее встал с кровати, слепо пошел к зеркальной стенке, толкнул ее ладонью, часть стены отворилась — это была дверь в громадную, в черном кафеле ванную.

Серж сбросил шорты, обрушился на массажный стол, лающе зевнул, заметив:

— Очень болит шея.

— А там самые страшные отложения солей, — сказал человек, выдавил крем на ладони, растер их и стал массировать спину Сержа. — Сейчас ты почувствуешь силу, кровь прильет к коже, будет острый, игольчатый жар, который разойдется по мышцам, они поначалу замрут, особенно вот эти, продольные мускулы спины, а потом начнут медленно сжиматься, как перед броском, самым главным броском твоей жизни, когда все изменится и ты получишь то, о чем другие мечтают всю жизнь, но так и не получают, а тебе осталось ждать часы, всего несколько часов, и мышцам можно будет расслабиться, и ты сядешь в темное купе экспресса на Марсель, маленькое купе-люкс для одного счастливчика, и вытянешься, запрокинув руки за голову, и уснешь, а я буду ехать рядом… Ну-ка, перевернись… Дай мне твою левую руку… Правая сильней, но левая главная, разожми ладонь, нет, еще, еще… Расслабься, совсем расслабься, вот так, ну, молодец, вот какая у тебя длинная линия жизни, смотри, рассекает ладонь, какая она глубокая и резкая, она определяет все твое естество. А вот эти бугры, ты чувствуешь, какие крепкие, это бугры Венеры, это твоя жизненная сила, женщины млеют с тобою, они подобны собачонкам, которые идут за хозяином, ты их повелитель, ох, как им с тобой хорошо, ни с кем так не будет у них, кроме как с тобой, Серж… А теперь опусти руки, я разогрел их, они будут крепко держать рукоять пистолета, большую и тяжелую, обернутую черной изоляцией, рукоять будет влита в твою ладонь, ты же хорошо бьешь навскидку, ты разишь без промаха, твой тренер был мерзавцем и гадом, когда отдал тебя судьям, он мог им не сказать про укол, он обязан был молчать, а он продал тебя, пусть теперь пеняет на себя, его просили добром, я унижался перед ним, а мы не прощаем унижения, разве б ты простил унижение, Серж? Вот видишь, ты молчишь, согласен, значит, со мной… Ну-ка, расслабь икры, я должен хорошо их промять, каждую клеточку, чтоб удобней было взбросить послушное тебе тело в седло "ицуки" и дать газ, и пронестись мимо двух баб и жирного старого мужика, и сделать три выстрела, три твоих выстрела, а за углом, как и тогда, в Палермо, будет стоять машина, и за рулем, как и там, буду сидеть я, а утром мы будем уже в Марселе, сразу же уйдем на яхте в море, а через три дня станем охотиться на Сицилии, я же знаю, как ты бьешь перепелов, и Сюзанна поджарит их нам на вертеле, и масло будет капать в огонь костра, и мы будем с тобою пить кислое красное шипучее вино и купаться в бассейне, и тогда я позволю Сюзанне делать тебе массаж. Я буду спать дни напролет в шезлонге и делать тебе укол вечером, перед закатом; а сейчас, после того, как я тебя разогрею и дам тебе маленькую порцию самого лучшего героина и ты до конца взбодришься, ты захочешь подняться, в тебе будет легкость, веселая легкость, ну-ка, давай поднимайся, я иду кипятить шприц, вставай, Серж, вставай, дело…

87

26.10.83 (18 часов 33 минуты)

Директор ЦРУ сидел возле телефона, который связывал его с посольством в Гаривасе, остальные перевел на секретаря.

Огромные часы, вмонтированные в стену его кабинета, соответствовавшие часовым поясам Европы, Азии, Африки, были сейчас зашторены; тикали только одни, те, на которых секундная стрелка "лонжина" показывала время в Центральной Америке.

Звонок, которого директор с таким напряжением ждал, прозвучал с опозданием на три минуты.

— Добрый день, Поль, у нас тут чертовски жарко, стоял под душем, — резидент в Гаривасе произнес условную фразу, которая означала, что заключительный этап операции начался, и начался успешно.

(Согласно коррективам, которые директор внес в "Корриду" после самоубийства Вэлша, вся тяжесть заключительной фазы операции переносилась с техники, то есть с устранения Санчеса, это вопрос решенный, на перспективу; от успешного развития этой фазы "варианта" зависело многое, если не все.)

…В кабинете министра энергетики и планирования Энрике Прадо (за десять минут до звонка резидента ЦРУ своему шефу) появился шофер с запиской от жены: "Срочно приезжай, мама при смерти".

Прадо поднял трубку, набрал номер телефона; дома никто не отвечал; он бросился вниз, крикнув секретарям, что перезвонит позже, сказал шоферу, чтобы тот включил сирену, и только потом зябко спросил, что произошло. Тот ответил, что дома ужас; начал было рассказывать подробности, но руль повело, он затормозил, выскочил из машины, выругался спустило переднее левое колесо.

Прадо вышел на середину улицы; из-за поворота появился малолитражный автобус; Прадо поднял руку; водитель притормозил.

— У меня дома несчастье, пожалуйста, гражданин, отвезите на улицу Куэнка, — сказал Прадо, ощущая мелкий озноб, который чем дальше, тем сильнее бил его.

— Садись, — буркнул водитель.

Один из пассажиров открыл дверь, Прадо впрыгнул в салон и сразу же ощутил руки людей, которые намертво втиснули его в мягкое, шершавой ткани сиденье.

— Гражданин министр, — сказал тот, что горбился в самом конце салона, — ваша мама здорова, у нас есть пятнадцать минут для беседы, мы не террористы, ваша жизнь вне опасности, пожалуйста, ведите себя разумно, сейчас мы приедем и свяжем вас с семьей…

— Вы гнусные провокаторы, — тихо сказал Прадо, чувствуя, как сердце колотится где-то возле селезенки, словно бы сорвалось вниз. — Вы, видимо, не отдаете себе отчета в том, что меня сразу же начнут искать… И найдут… Пусть вы убьете меня, но и вам не уйти от пули… Санчес поднимет силы безопасности, Лопес бросит "красные береты", вопрос часа или двух, мой шофер видел вашу машину, он скажет…