– Понимай, как хочешь, – сказала Вероника.

Со второго этажа донеслось сонное фырканье, а затем раздалось хныканье Робби.

– Извини, я должен взять его, – бросил я, направляясь к лестнице.

– Конечно, – ответила Вероника. – Спокойной ночи. Или доброе утро.

– Спокойной ночи, – ответил я, перепрыгивая через две ступеньки.

Когда я открыл дверь, Робби стоял в кроватке, схватившись за деревянные рейки и уставившись в темный угол комнаты с широко открытым ртом; по его щекам текли слезы. Энн зашевелилась в постели. Я поспешил взять его на руки, а затем, пытаясь успокоить своим бормотанием, направился к креслу-качалке. Устроившись с Робби на кресле, я начал раскачиваться, и плач прекратился. Он всхлипнул, заерзал, пытаясь устроиться поудобней, а затем, икнув, вздохнул и закрыл глаза.

– Тише, – прошептал я, – тише, солнышко.

Внизу открылась и закрылась дверь в комнату Вероники. Она останется закрытой до самого вечера, когда мы всей компанией отправимся в Провинстаун; тогда Вероника соберет свои вещи, застелет постель и уедет до нашего возвращения.

Я поудобнее устроился в кресле, стараясь не разбудить Робби. Две бессонные ночи подряд давали о себе знать. Усталость давила на веки. Голова склонилась вперед. Руки и ноги налились свинцом. Не исключено, что я мог заснуть прямо на кресле с сыном на руках; по правде говоря, вероятность была довольно высока. Однако услышанная история только распалила мое сознание, которому не терпелось все это переварить. Меня обуревал восторг, который обычно приходит тогда, когда я открываю для себя новую историю Робби вздрогнул и открыл глаза.

– Тише, – сказал я. – Все хорошо. Папа рядом. Папа рядом. Тише, мое солнышко. Мое любимое солнышко.

Когда речь заходит о «Доме окон», я люблю повторять, что писал его, в первую очередь, как свой второй роман. Этим я как бы говорю, что такое количество элементов (особенно сложных, многое переживших персонажей) писатели обычно включают во вторую книгу, когда уже успели завоевать доверие аудитории своей первой, населенной персонажами, вызывающими большую симпатию. Но это утверждение верно и в другом, буквальном смысле. Я взялся за рассказ, который впоследствии превратится в книгу «Дом окон», когда решил отвлечься от написания другого рассказа, который точно так же раздулся до объемов романа (в итоге он станет «Рыбаком» – моим вторым опубликованным романом). До этого момента моей целью было написание и публикация одного рассказа в год. Они публиковались в журнале «Фэнтези и Научная Фантастика», и в то время я работал над следующим рассказом, чтобы успеть до печати предыдущего. С таким свободным графиком я мог продолжать писать, не ставя перед собой непосильных задач. Однако, когда на горизонте замаячил «Рыбак», все стало намного сложнее. Вдобавок меня вместе с покойным Люциусом Шепардом пригласили провести первое публичное чтение в рамках вечера фантастики, которые проводятся в баре «КГБ», и я хотел принести с собой что-то новенькое. Сначала я думал, что этим новеньким как раз-таки будет «Рыбак», но вскоре вероятность этого становилась все ничтожней.

К довершению, на меня свалилась идея еще одного рассказа. Я читал лекцию о гениальном фантастическом рассказе Генри Джеймса «Веселый уголок» на кафедре английского языка в университете штата Нью-Йорк в Нью-Полтц. На случай, если вы не знакомы с этим рассказом: в нем повествуется о человеке, которого преследует призрак жизни, которую он мог бы прожить. Этот рассказ – один из моих самых любимых. Прочитав его студентом, я снова открыл для себя Генри Джеймса, после того как остался равнодушным к его повести «Поворот винта», которую давали в средней школе. При чтении рассказа у меня возникла мысль: «А что, если написать про человека, которого призрак преследовать не может?» От этого я стремительно перешел к отцу, которого не может преследовать призрак его сына. Такой переход случился вследствие разговора о бывшем профессоре из Нью-Полтц за ужином с моими дорогими друзьями, Бобом и Каппой Во. Я познакомился с профессором, когда он уже был женат на второй жене; я, тем не менее, знал о первой, а также о детях от первого брака, один из которых умер при невыясненных обстоятельствах. Я вскользь упомянул об этом при Бобе и Каппе, и они додумали все недостающие части истории: один из детей от первого брака испытывал отрицательные чувства по отношению к новой жене отца, что привело к периодическим конфликтам, а затем к тому, что отец, мой старый профессор, отрекся от своего ребенка. Позже этот ребенок погибает за границей в результате несчастного случая.

История была удивительной, не в последнюю очередь потому, что я лично знал человека, на котором она основывалась, и человек этот был исключительно мягким и добрым, до такой степени, что невозможно было представить, как он может совершить нечто такое опрометчивое и мелодраматичное, как отказ от своего ребенка. И все же в этом была суть идеи: отец, обнаруживший, что не может видеть призрак убитого сына, от которого он отрекся. Местом действия я выбрал летний домик Боба и Каппы в Уэллфлите, в самой дальней части мыса Кейп-Код. Там же происходило действие и моего первого опубликованного рассказа «На острове Скуа», и меня привлекала идея написать для этого дома новый сюжет. «Кто знает? – подумал я тогда. – Может, это станет началом целой серии рассказов о Доме на Мысе. В него могут приезжать гости и привозить с собой новые истории». Я позаимствовал и переработал первое предложение из «Веселого уголка» в дань признательности своему вдохновителю и начал писать.

На тот момент я очень осторожно вплетал в сюжет мотивы, характерные жанру ужасов. Из-под моего пера уже вышли рассказы о мумиях и живых скелетах. Но теперь мне было интересно, смогу ли я справиться с привидениями. В деревне Нью-Полтц, которая может быть, а может и не быть деревней Гугенот, на улице Гугенотов есть замечательный домик с архитектурой в стиле королевы Анны, который называется Дом Дэйо. Как и все остальные здания по этой улице, этот дом принадлежит местному историческому обществу, которое содержит его в исправности. Я немного изменил его историю – так, чтобы на момент передачи историкам его можно было купить частным лицам, – и у меня появился дом для привидения.

После того как роман «Дом окон» был опубликован, мой друг, писатель Ник Маматас, сказал, что роман хорош, но похож на традиционный первый роман, в который писатели обычно пытаются вписать все, что только возможно. Не скажу, что это несправедливое описание. Как только стало ясно, что я (снова) пишу роман, я смирился с этим. И заявил, что если моей рукописи суждено стать книгой, то за эту книгу я буду стоять горой. Даже если на следующий день после публикации меня собьет автобус – любил я повторять, – я хочу оставить после себя только то, чем буду доволен. По правде говоря, даже если эта история не стала моим первым романом, она все равно осталась такой же насыщенной. Я всегда придерживался принципа Джона Ирвинга: «Чем меньше – тем не лучше, тем меньше. А лучше – больше».

И значительная часть этого больше состояла из того, что мне было интересно. Диккенс, к примеру. Как и в случае с Генри Джеймсом, мое первое знакомство с Диккенсом закончилось не самым лучшим образом: в средней школе я дотянул до последнего и попытался прочитать к тесту «Большие надежды» за пару ночных марафонов. И только после двадцати, когда решил дать Диккенсу (и «Большим надеждам») второй шанс, я смог по достоинству оценить его прозу и стал его преданным поклонником. Как и Джеймс, Диккенс требовал вдумчивого и медленного чтения, но награды за усилия сполна окупали процесс. Оба писателя в своих произведениях создают иллюзию наблюдения за сознанием в процессе понимания – или в попытке понимания – того, что происходит вокруг. Мне это нравилось, и я решил использовать этот прием в моей истории о сверхъестественных событиях. В частности, для того, чтобы показать длительное и непрерывное их проживание. В то же время Диккенс и Джеймс были искусными писателями мелодрамы, которая гармонировала с жанром ужасов. Поразмыслив, я решил, что были и другие способы, которыми я мог воплотить свое увлечение Диккенсом в тексте, но поскольку нарратив, предложенный Бобом и Каппой в Уэллфлите, подразумевал собрание ученых умов, то самым очевидным решением было сделать Роджера Кройдона специализирующимся на Диккенсе профессором университета штата Нью-Йорк в Гугеноте. Это позволило мне представить свою интерпретацию Диккенса в более осознанном виде.