– Что с ним? – повторила Хила.

– То, что ты видишь, – вымолвил Гантанас. – Можно было бы предположить, что это неугомонная Гаота с подружками решила подшутить над хлебосольной Хилой, но камень слишком тяжел для подобных шуток. На крыше таких нет, а тянуть его снизу даже мне не под силу.

– Не морочь мне голову, Гантанас! – прошипела Хила. – Я знаю, что такое – каменная пелена. И даже могу предположить, кто из наших воспитанников или учеников, как ты говоришь, способен ее на себя накинуть. Почти никто, думаю. Но ты посмотри! Доски прогнулись! Кровать едва держится! Я скамейки под нее подсунула, и то не уверена. Этот валун весит как полдюжины Тисов, если не больше! Как такое возможно?

– Да, – хмыкнул Гантанас. – Как любит отметить наш наставник по чародейству Гран – нельзя отдать то, чего нельзя взять. Однако, всякое правило нуждается в уточнении.

– Это еще в каком? – уперла руки в бока Хила. – В том, что завтра этот Тис накинет на себя пелену размером со скалу и провалится сквозь пол на нижний ярус?

– Это уж вряд ли, – замотал головой Гантанас. – Но в одном я уверен – это не простой камень.

– Ясное дело, что не простой, – поклонилась Гантанасу Хила. – Это ж Тис – наш ученик и вроде бы как твой дальний родственник.

– Я не об этом, – провел рукой над Тисом Гантанас. – Способность накидывать на себя пелену сама по себе очень редка, хотя есть способности, которые встречаются еще реже. Но, лишь при должном упорстве и многолетних упражнениях некоторые из одаренных способны управлять такой пеленой. К примеру становиться не просто камнем, а вот таким валуном, который или связан с их прошлым, или был выбран по какой-то другой причине.

– А по мне так не слишком умно проявлять упорство, чтобы стать не просто камнем, а вот таким валуном, – покачала головой Хила. – Упорство может пригодиться и еще для чего-нибудь.

– А вот это мы, думаю, еще увидим, – задумался Гантанас. – Не пускай никого сюда, пока Тис остается под пеленой. Даже наставников.

– Я потому и положила его здесь, – проворчала Хила. – В самом дальнем зале. Но уж извини, оба камина топить не буду. Одного хватит.

– Пока он камень, ему все равно, – кивнул Гантанас.

– Откуда он? – спросила Хила.

– Не знаю, – нахмурился Гантанас. – Мать его – из-под Сиочаны. Может, слышала? Деревня Кин Клойч.

– Подожди, – Хила тоже сдвинула брови. – Но это же твои родные места?

– Были когда-то, – грустно кивнул Гантанас. – Деревня сожжена вместе с жителями. Уже давно. Никто не спасся. Кроме его матери, как оказалось. Впрочем, я и другие, вроде меня, ее покинули задолго до этого. Одна семья осталась. Прабабка Тиса решила, что их там никто не найдет. Они жили как обычные люди. Но у них был слишком большой дом.

– Как это произошло? – спросила Хила.

– Неизвестно, – пожал плечами Гантанас. – Свидетелей не осталось. Деревня выгорела полностью, такое случается с деревнями, особенно, когда дома стоят близко друг к другу, а Кин Клойч была еще и в ущелье, там всегда ветер. Искры могло хватить, правда, пламя было непростым. Кирпич плавился в нем. От погибших остался только пепел.

– Черный Круг? – спросила Хила.

– Скорее всего… – кивнул Гантанас. – Единственная зацепка – Сырая яма. Так называется овраг в предгорьях чуть южнее. Половина дня пути на подводе или пешком, пара часов верхом. Все близкие матери Тиса были найдены там.

– Убиты? – спросила Хила.

– Запытаны, – вздохнул Гантанас. – Запытаны насмерть. Закопаны в землю чуть глубже, чем по пояс, вокруг брошенного алтаря черной троицы и запытаны насмерть.

– Сиочанская казнь, – прикрыла рот ладонью Хила.

– Да, – согласился Гантанас. – Она самая. Почти одиннадцать лет назад. Но я знал, что матери Тиса среди погибших не было. Хотя опознать несчастных можно было лишь по одежде, выкопав их из земли. Восемнадцать человек. Бабка Танай, ее дочь, муж дочери, четверо детей дочери из пяти. И еще одиннадцать человек. У бабки Танай было пять внучек, и четверо из них успели выйти замуж и даже прибыли с семью правнуками отметить ее почтенный возраст в день ее рождения. И все погибли. В том числе дети. Похоже, убийцы ждали именно этого дня. Чтобы взять всех.

– Ты же не думаешь, что это как-то связано с Тисом? – прошептала Хила.

– Думаю, – твердо сказала Гантанас. – Во всяком случае он был зачат примерно в это время. Хотя у Танай была… фамильная драгоценность. Она могла заинтересовать Черный Круг. Думаю, что они ее не нашли. Иначе бы не стали и пытать. Убили бы сразу.

Им становилось все труднее скрываться. Последние два года, в которые Тис уже говорил и даже разбирал буквицы, они колесили по холмистому Снокису. Мэтт каким-то чудом выправила ярлыки, по которым она была престарелой сночкой, а Глик ее сыном – кузнецом. Тиса в ярлыках не было, поэтому обычно он сидел в большой ивовой корзине-ларе и смотрел вокруг через щели между прутьями. Если в пути попадали мытари или стража, он накидывал на себя пелену. Эта пелена была самой легкой – пелена тряпья. Единственное, что давалось Тису нелегко, это щекотка. Если бы тем же мытарям вздумалось бы поворошить старое тряпье в корзине, он мог не выдержать и сорваться в хохот, а значит и вывалиться из пелены, но снокские дозоры не слишком досаждали вниманием древней старухе и ее сыну, тем более, что последний всегда был готов развернуть походную кузницу и подковать лошадей или поправить еще какую мелочь. Только близ деревень не следовало останавливаться, местные кузнецы не любили пришлых, тем более, что уж больно хороши были поделки, которые Глик всегда был готов предъявить всякому, кого интересовал проезжий мастер. Пару раз им удавалось зацепиться в тех деревнях, где не было своего кузнеца, и Тис даже время от времени держал в руках маленький молот, но рано или поздно или у деревенского колодца, или у ближайшего ягодника Мэтт слышала разговоры о людях, которые ищут какого-то искусного кузнеца с молодой девкой, возвращалась к их недолгому пристанищу, и в тот же день, а чаще всего в ночь, тихая лошаденка утаскивала их нехитрый скарб в неизвестном для деревенских направлении. Тис сидел в своей корзине, и если это был день, смотрел через прутья на Мэтт и думал, отчего все встречные путники или попутчики, обращаясь к его матери, называют ее бабушкой? Она ведь набрасывала на себя совсем тонкую пелену, стоило чуть прищуриться, и он ясно видел, что нет никого прекраснее его матери, и что ей скорее пристало мчаться по этой дороге на белой лошади в белом платье, а не сидеть, согнувшись, на краю телеги, свесив ноги, обвитые синими венами, к поросшему сухим бурьяном проселку.

– Я вздрагиваю, когда вижу это, – сказал как-то Глик.

– Я сама вздрагиваю, – проскрипела старушечьим голосом Мэтт. – Но именно эти ноги и отпугивают от нас искателей. Радуйся своей молодости, я ведь могла и из тебя сделать старика.

– И как бы я зарабатывал? – качал головой Глик, который и в самом деле казался почти мальчишкой. – Но я разглядывал себя в зеркале в последнем трактире, я не таким бы в юности. Это какой-то другой человек.