между оконными рамами, вытащил этот сор и выбросил и вышел, отряхивая руки. Обман удался, никто не спросил его ни о чем, у всех было ощущение, что он давно с ними в тревожной суете, с того момента, как отец проснулся, застонав, и попросил доктора… Прислонившись на мгновение к шелковице, Алишо улыбнулся в темноте, — уверен он, что отцу захотелось ехать не потому, что испугался он своей болезни, просто он не мог бы выдержать еще день среди сестер и братьев, с которыми давно в плохих отношениях. Еще его должно было смутить исчезновение Алишо, отец все понял и решил вмешаться странным образом — излишним притворством, оханьем, трагическим выражением лица, разговорами о больнице, о смерти вдали от дома. Такая у него натура, не может спокойно и достойно уйти от чего-нибудь неприятного, тягостного, обязательно должен сыграть маленькое трагическое представление, как вот сейчас, чтобы выглядело все правдоподобно и не обидно ни для кого. Но тетушки и дядя, разумеется, поняли все, посему особенно и не уговаривали отца, но как чудесна эта их выдумка с медсестрой, и надо же было самому случаю, в насмешку над всем этим спектаклем с тяжелой болезнью, выбрать Майру!

Довольный тем, что все он понял, угадал истинное желание отца и дяди, Алишо с излишней поспешностью бросился в комнату, где лежал и ждал его отец, по-прежнему выдавая себя за старательного устроителя лазарета — маленького автобуса с лежанкой, питьевой водой и едой в корзине. Очень кстати были и первые слова Алишо: «Все готово, отец», ибо отец был уже на ногах и одет. Бледный, он с неприязнью глянул на сына, но тот, не желая делать пауз, стал говорить что-то ироническое в адрес слишком осторожного сельского доктора, растерянных тетушек, да так уверенно и нахально, словно действительно присутствовал при всей этой истории; отец что-то медлил, слушал, а когда увидел, что и дядя направляется мимо палисадника к нему, кивнул Алишо и вышел довольно твердой походкой к машине.

Алишо насторожился, следя за ним и ожидая, что и как он скажет, когда увидит Майру, уже сидящую в машине, рядом с шофером, но отец принял это как должное, еще раз просил брата простить его, толкнул Алишо к тетушкам, чтобы он поцеловал их на прощание и утешил. Алишо поцеловал их и, проходя к машине, удивился тому, как неожиданно светло вокруг, такое ощущение, будто тягостно прощались они всю ночь, в темноте и проглядели наступление утра.

Когда отъехали уже далеко от деревни, Алишо вдруг подумал, что они молодцы с отцом, сидят друг против друга с такими лицами, будто нет ничего особенного в том, что едет с ними женщина, Алишо может не выдержать напряжения и сказать глупость, как-нибудь неосторожно выдать себя, если не сумеют они сделать с отцом так, чтобы все стало на свои места: может, сказать что-нибудь о Майре? И так, слово за словом, они вернутся к откровенности, мужскому заговору, равенству, которое было между ними до того, как отец вышел из игры… Нет, будет так неестественно и фальшиво, ведь Майра не женщина вообще, Майра — его женщина…

«Ну вот, кажется, и началось», — подумал Алишо, когда отец предложил ему скатать одеяло и помочь убрать лежанку и, пока они убирали, был непривычно словоохотлив, объяснял, что не к чему так ехать, прижав колени, в неудобной позе, можно утомиться, чувствует он себя сносно, так что лежанка ему сейчас не нужна, потом можно опять поставить, и вообще автобус этот, кажется, очень удобен для перевозки лежащих людей, кроме сиденья для шофера и кресла рядом с ним за перегородкой — всего два кресла, и поставлены они так, спинками к перегородке, чтобы было просторнее…

Алишо отвечал ему, что да, наверное, в селах такие автобусы перевозят лежащих людей, только кресла поставлены неудобно, едешь и не видишь впереди дороги, лишь пейзаж по бокам и сзади, на что отец возразил, что кресла так расположены, чтобы сидеть лицом к лежащему человеку и наблюдать за больным. «Ты прав, отец, именно для этого», — сказал Алишо и подумал, что шофер, должно быть, принимает их за людей не очень серьезных, ведь легче обо всем этом спросить у него, чем самим спорить, зато вот Майра, наверное, понимала их «птичий язык».

Она ни разу не обернулась, не посмотрела ни на него, ни на отца, эта милая сиделка, по какому-то глупому, понятному отцу, тетушкам и отчасти Алишо, поводу вынужденная ехать с ними и всерьез думать, что нужна для помощи больному, — сельский доктор все объяснил ей, сказал, как надо поступить в случае, если… хотя и был уверен, что гость просто перепил, но почему притворяется тяжелобольным — непонятно…

Удивительно, все знают, что серьезность обстановки — мнимая, кажется, и шофер догадался, что история с тяжелобольным и его страхами, утомительно длинная поездка держится на ложном внушении, и только Майра одна верит своей роли медсестры.

Но пусть едет она в странном заблуждении, серьезная и напряженная, ведь если бы она и догадалась, что все — лишь прихоть отца, она засмущалась бы и' растерялась, ибо оказалась бы теперь в другой роли — девушки Алишо, и так о ней все и думали бы.

Роль девушки Алишо требует для естественности другого поведения, не этой молчаливости и строгости, Майра должна быть веселой, кокетливой, как была она еще совсем недавно на Станции переливания крови, желающей нравиться всем, и отцу, и Алишо, и шоферу, молодому человеку из ее деревни, года на два старше Алишо.

Алишо ревниво поглядывал на него всякий раз, когда видел, что Майра что-то ему говорит, а он в ответ смущенно улыбается, отвечает односложно или просто кивает в своей неуклюжей скованности, будто ослаб он, размяк и теперь ее игре и порханию не может противопоставить свою силу, — соперник ли шофер?

Они будут потом возвращаться на этой же машине обратно в деревню и одни, думал Алишо, но тут же успокаивал себя собственным успехом — сумел же все так увлекательно построить — приехать, познакомиться, поцеловать, а теперь еще и едет с этой женщиной, как бы увозит к себе.

Но каждый делает вид, что верит роли другого: у Алишо — роль сына, сопровождающего больного отца, у Майры — роль медсестры, у шофера — роль односельчанина, обязанного опекать женщину, у отца — роль старшего в компании, — какая скука! Вот с этим ощущением скуки и скованности своей ролью Алишо стоял возле автобуса и не мог собраться с духом, чтобы сказать что-нибудь Майре