— А симпатично отсюда смотрится — река, лед, город… Правда?

— Мирная, простая жизнь, — согласился он.

— А на самом деле нет. И не мирная, и не простая. Лес сверху тоже кажется мирным. Спокойным, безмятежным. Первозданная красота. Но ничего безмятежного в нем нет. Природа может убить наповал и куда более изощренным способом, нежели твой псих с ружьем. Но это не делает ее менее прекрасной. Ни в каком другом месте я бы жить не смогла.

Они парили над рекой и озером, отсюда было хорошо видно, что лед почти весь стаял. Весна уверенно вступала в свои права. Тут и там появились зеленые пятачки — солнце безжалостно плавило снег. С утеса срывался водопад, а в глубине еще мерцал лед.

Внизу через поле брела группка лосей. А небо над головой было ослепительно синим.

— В феврале того года Джекоб был здесь, — повернулась к нему Мег. — Я просто хочу это прояснить, чтобы ни у меня, ни у тебя не было никаких сомнений. Когда отец пропал, он часто меня навещал. Уж не знаю, просил ли его об этом папа или он делал это по собственному почину. Бывало, дня два-три он не показывался. Но больше — никогда, так что у него не было бы времени идти с отцом в горы. Я хочу, чтобы ты это знал — на случай если тебе понадобится его помощь. Это правда.

— Это было очень давно.

— Да, и я еще была маленькая. Но я хорошо помню. Стоило чуть подумать — и сразу вспомнила. В первые недели после ухода отца я его видела чаще, чем Чарлин. Он брал меня на зимнюю рыбалку, на охоту. Однажды в буран я в его доме на пару дней застряла. Я только хочу сказать, что ему можно верить, вот и все.

— Хорошо.

— А теперь смотри направо.

Он повернул голову — они летели над краем мира, над синей лентой воды, которая была совсем близко, так что даже страшно делалось. Он и рта не успел открыть, как со скалы сорвался большущий снежный ком и упал в воду.

— О боже!

— Это живой ледник. От него родятся айсберги. Как раз то, что ты сейчас видел. А вот еще. — Комья льда продолжали откалываться и уноситься с водой. — Это похоже на рождение и смерть.

— Красиво! — Теперь он прижался к стеклу. — Потрясающе. А эти-то, эти! Они же размером с дом! — Он восторженно засмеялся и даже не заметил, как маленькую машину тряхнуло в воздушной яме.

— Мне большие деньги платят за то, что я беру на борт туристов и показываю эту красоту. К видеокамере прильнут и снимают. А по мне — так это трата времени. Если хочешь смотреть это в кино — возьми фильм напрокат.

Это была не просто впечатляющая картина. Завораживало могучее, почти мистическое зрелище огромных неровных глыб синего льда, вздымающихся над пропастью. Грохот, треск, гром. Фонтаны воды, когда в нее падает такая глыба, и следом — сверкающий ледяной остров, несущийся по порогам.

— Придется здесь остаться.

Она направила самолет вверх и описала круг, чтобы насладиться зрелищем под другим углом.

— Здесь, в воздухе?

— Нет. — Он повернул голову и улыбнулся ей. Такую улыбку она видела у него впервые. Спокойную, счастливую, безмятежную. — Здесь. Я тоже больше нигде не смогу жить. И хорошо, когда это понимаешь.

— Есть еще кое-что, что тебе необходимо знать. Я тебя люблю.

Она засмеялась, самолет тряхнуло в воздушной яме. Она стала набирать высоту и пронеслась по ущелью, а вокруг них рушился и грохотал лед.

Чарлин всегда любила весну. Ту, что на Аляске называется весной. Дни становятся все длиннее и длиннее, пока совсем не вытеснят ночь.

Она стояла у себя в кабинете и, забыв про работу, смотрела в окно. На улице оживленно. Люди ходят, ездят, снуют туда-сюда. Горожане и туристы, лесные жители, заехавшие в магазин или просто пообщаться. Из двадцати номеров четырнадцать были заселены, а в конце будущей недели гостиница будет заполнена под завязку. После этого нескончаемый полярный день начнет привлекать сюда людей, как мух на мед.

Она будет работать на всю катушку апрель, май — и так до самых морозов.

Чарлин любила работать, любила, чтобы в заведении было полно постояльцев, любила гул их голосов в зале. И деньги, которые тратили.

Разве она не вложила в это заведение душу? Добилась всего, чего хотела. Ну, почти всего. Чарлин посмотрела на реку. Уже были спущены на воду лодки, они скользили по воде, пробивая себе дорогу среди последних, тающих на глазах, льдин.

Чарлин перевела взор выше, на горы. Белые с синим, с отдельными зелеными пятнами у подножия, которые медленно, но верно разрастаются вширь. А пики так и стоят белые. Они всегда белые. Словно застыли в своем ледяном отчужденном мире.

Она никогда не ходила в горы. И никогда не пойдет.

Горы ее отродясь не привлекали. Зато привлекало другое. Пэт, например. Когда он ворвался в ее жизнь, она ощутила влечение так ясно, словно у нее внутри прогудели тысячи труб. Ей еще и семнадцати не было. Мужчин она еще не знала. Она, словно цветок, росла на плоском лугу Айовы в ожидании, когда кто-то ее сорвет.

Девчонка из сельской глубинки со Среднего Запада, ищущая любой возможности вырваться на свободу. И вот пришел он, нарушил сонный покой тех краев грохотом своего мотоцикла, олицетворяющего опасность, экзотику и… И просто нечто новое, неизведанное.

Он окликнул — она отозвалась. Прохладными весенними ночами она выбиралась из дома и бежала к нему, чтобы покувыркаться голышом в мягкой зеленой траве, свободная и беспечная, как щенок. И безнадежно влюбленная. Такая иссушающая, слепая любовь возможна только в семнадцать.

А когда он уехал, она поехала с ним. Ушла из дома, от родителей, от друзей, умчалась подальше от этой жизни — в новую, неведомую жизнь, верхом на «Харлее».

Вернуть бы теперь эти семнадцать! И это бесстрашие.

И они зажили. Господи, как они зажили! Шли куда хотели, делали что хотели. Поля и пустыни, большие города и маленькие деревушки.

И все их дороги сошлись здесь.

Все изменилось. Интересно, когда это произошло? Когда она поняла, что беременна? Как они радовались, бездумно радовались, что будет ребенок. Но когда они приехали сюда, уже зная, что внутри ее зреет плод, все стало по-другому. И она сказала, что хочет здесь остаться.

«Конечно, Чарли, не вопрос. Можем и тут пока пожить».

Пока. Это «пока» растянулось на год, потом на два, три, потом на десять. Господи, это ведь она изменилась, она! Начала пилить и дергать этого бесшабашного, беспечного парня, требовать, чтобы он стал наконец мужчиной, обрел то, от чего он когда-то бежал. Ответственность, степенность. Заурядность.

Он остался. В основном ради дочери, которая была его копия — не ради женщины, которая ему эту дочь родила. Чарлин не тешила себя иллюзиями. Он остался, но так и не остепенился.

И она его за это ненавидела. И Мег она ненавидела. Чарлин кормила семью, заботилась о том, чтобы был кусок хлеба и крыша над головой.