За его спиной, как загробные телохранители, замерли нестерпимо белые скелеты разного роста. Торцевую стену огромным кровавым пятном закрывал плакат из анатомического атласа с изображением мускульно-мышечной системы. Казалось, будто перевязанный кровавыми бинтами человек вылез из кожи и рвется через стену в магазин.

— Вы мистер Пфайфер? — спросил Хэнк.

Хозяин так же беззвучно кивнул. Может, он немой? Но об этом Хэнку ничего не говорили.

— Я бы хотел заказать у вас чучело игуаны. Это возможно?

Хозяин наклонил голову, подумал и сказал:

— Зайдите через час, я узнаю… Игуаны сейчас редки…

Хэнк вышел на улицу и с удовольствием вдохнул чистый, прохладный осенний воздух — в магазинчике отвратительно воняло зверьем. Он прошелся до входа в Центральный парк, где водители прогулочных фиакров заманивали желающих покататься в коляске. У лошадей были меланхолические морды, равнодушно-грустные глаза сытых рабов.

Хэнк, чтобы убить время, зашел в «Плазу», в баре взял себе стакан «Фор роузис» со льдом, отдыхая, выкурил сигарету, с интересом рассматривал богатых туристов. Подумал: «Скоро вы у меня все попляшете!» Поболтал с улыбчиво-ловким барменом. Он предложил попробовать херес из их подвалов — лучший в мире испанский херес «Хью Пепе».

— Чем это он лучший? — спросил Хэнк.

— Триста лет назад солдат герцога Альбы Педро Хименес привез из Фландрии лозу. Оказалось, что это самый дорогой трофей, который взяли испанцы. Сегодня лучше «Хью Пепе» нет ничего…

— Ну, наливай…

Хэнк попробовал херес — моча диабетика, этого самого Хью Пепе. Воняет горелой пробкой, слишком сладкий, очень терпкий. Назло бармену взял еще стакан бурбона, заплатил семьдесят два бакса, выругался и пошел обратно к неслышному жабовидному торговцу зверьем и скелетами. Тот уже дожидался Хэнка — молча протянул листочек, на котором был написан телефон. Не то шепнул, не то выдохнул, а может быть — подумал, но Хэнк явственно услышал:

— Позвоните, там ждут, — и сразу же отвернулся к своим мышам, птицам и зловонным рептилиям. Наверное, он разговаривает только со своими скелетами. — Вы запомнили номер? — спросил торговец.

— Да.

Он вынул из рук Хэнка бумажку, чиркнул зажигалкой, и листок взвился бегучим легким пламенем, и странный человек не выпускал его из пальцев, пока он не сгорел дотла. Растер пепел в прах и отряхнул ладони.

— Вам надо в цирке это показывать, — сказал Хэнк. — Можно позвонить от вас?

— Нельзя, — быстро и резко ответил человек. — Вам должны были это объяснить.

— Хорошо, спасибо, — согласился Хэнк и ушел с облегчением.

С трудом насобирав мелочь по карманам, Хэнк разыскал автомат и позвонил по телефону. Монет понадобилось много — автоматический диспетчер сообщил: «Два доллара двадцать пять центов за три минуты». Хэнк понял, что абонент далековато. Прогудели гудки, Хэнк услышал бойкий тенорок О'Риордана:

— Я здесь, слушаю…

— Привет, старина. Это я, Хэнк.

— А я жду давно твоего звонка, мой дорогой! — закричал О'Риордан. — Сегодня прилечу к тебе на встречу…

— Ты где?

— Далеко, не важно… Все! В девять встречаемся в ресторане «Смит и Валенски». Ты ждешь меня там — это на Сорок девятой, угол Третьей авеню…

— Я помню…

— Тогда — привет… До встречи…

Хэнк вышел из телефонной будки, раздумывая, позвонить ли своим бойцам сейчас или дождаться встречи с О'Риорданом. Решил повременить до вечера. Надо как-то занять себя в этом одичалом, прекрасно-ужасном раю. «О, бедный мой Нью-Йорик», — вздохнул Хэнк.

На состоявшейся в Маниле международной конференции по проблемам преступности выступил Алан Ринголд, заместитель директора американского ФБР.

Ринголд сказал, что для правоохранительных органов Соединенных Штатов сегодня наибольшую опасность представляют российские преступники, которые в прошлом, возможно, были сотрудниками КГБ, а также специалисты по «компьютерному воровству». ФБР, по словам Ринголда, располагает данными об активности в Соединенных Штатах 25 русскоязычных банд, в которых состоит около 2 тысяч матерых преступников. Ринголд, которого пригласили на конференцию, чтобы помочь филиппинским властям составить программу борьбы с преступностью, напомнил, что, с момента падения Берлинской стены и краха коммунизма в 1989 году, в США въехали 200 тысяч иммигрантов из бывшего СССР, среди которых оказалось немало преступников.

Капитан войск специального назначения Комитета государственной безопасности СССР Вадик Рындин совершал утренний намаз.

Стоя на коленях, задница на пятках, благочестиво сведя ладошки вместе, лицом оборотился он к Джерси-Сити, там, где из-за реки виднелись небоскребы Манхэттена.

И разговаривал с чёртом.

Православие, в которое Вадик был крещен при рождении, он не уважал. И евреев с единым Богом-гордыбакой он недолюбливал. Мусульманство, в которое его обратили принудительно в афганском плену, он страстно ненавидел. Буддистов полагал недоумными придурками. Других религиозных конфессий он не знал, но потребность говорить с каким-то существом высшего порядка в нем присутствовала.

И по утрам, обдумывая свои делишки, он разговаривал с чёртом, которого и считал самым главным вершителем человеческих судеб. Проживался он в Америке пятый год, и страна эта ему нравилась. Был в ней щедрый бессмысленный идиотизм, доброжелательно позволяющий ему существовать здесь более-менее сносно. За это Рындин снисходительно прощал народонаселение Америки — сплошь мудачье и дурноплясов, слабых головой. Наверное, и в этой стране есть неглупые люди, но Рындин их не встречал. Единственное, что удивляло его — как смогли эти животные собрать такое огромное невиданно-неслыханное богатство? Ну, может быть, ждали его приезда сюда и таких, как он. Сейчас Вадик Рындин советовался с чёртом — пора ли ему удалиться на покой? По подсчетам Вадика, возраст его и боевая выслуга — сравнялись. Боевые годы один за три считают, а у него в Афганистане семь лет только — пять в советских войсках и два в полевых отрядах «духов», моджахедов. Потом два года безвременья — срок его возвращения в мир. И пять лет здесь, которые уж никто и никогда мирной, тихой жизнью назвать не сможет, ибо род занятий Вадика был своеобразный — он убивал людей. И занялся он этим не потому, что по характеру был душегуб, и не от хорошей жизни, а от черной неблагодарности и свинской вероломности американских властей…

За его спиной, на широкой тахте завозилась, спросонья замурлыкала Тавана — его возлюбленная чернулька, шоколадка четырнадцати лет и ста фунтов весом. До встречи с Вадиком Тавана проститутничала помаленьку — не за деньги даже, а с дружками за угощение. Однажды Вадик подобрал ее в своем подъезде и не отпускал больше — сладко ему оказалось с ней, с ласковой веселой обезьянкой.