— Меня, например, — вступил Спиридович, — интересует совершенно не относящееся к вашему делу. Вот это, — он показал Воячеку альманах. — Вы прочитали сие?

— Ваши сослуживцы в Москве ознакомили меня. Какая-то замогильная дребедень. Надеюсь, вы не думаете, что стишки писал я. А за то, что они там приплели царя, я не ответчик…

— Целиком с вашей оценкой согласен, — улыбнулся Спиридович. — И об ответственности за это вообще речь не идет. Но меня крайне удивило и заинтересовало, почему эта дребедень оказалась у вас.

— Кто-то на вокзале, когда я уезжал в Москву, сунул мне это почитать в дороге, — привычно ответил Воячек.

Спиридович поморщился:

— Нам абсолютно не требуется знать, как и от кого вы это получили, меня интересует, почему в вашей среде оказалась этакая муть. Спрошу более открыто: не решили ли большевики заняться нашей прокисшей интеллигенцией?

— Это мне неизвестно…

Спиридович пренебрежительно швырнул альманах на стол:

— Ну а теперь насчет того, что вам хорошо известно… — Он помолчал, смотря в глаза Воячеку, и продолжал — Мне хотелось бы не в порядке протокольных показаний услышать от вас… Как вы видите, я генерал и все мы — жандармские офицеры — люди военные… Мне, честное слово, непонятно, какова конечная цель вашей деятельности в армии.

Воячек молчал, смотря мимо Спиридовича — умные глаза генерала мешали, он весь сжался, ожидая нелегкого допроса сразу двумя жандармами…

— Право, не понимаю… — продолжал Спиридович спокойно, негромким голосом. — Ну, допустим, вы достигли успеха и наша армия прекращает борьбу. Но немец-то вне вашего влияния? Он воспользуется этим и беспрепятственно ринется в глубь России и захватит ее. Как же вы и ваши единомышленники будете реагировать на это? Вы видите, что мой вопрос чисто умозрительный и к вашему следственному делу отношения не имеет, я и полковник Игумнов просто хотим понять то, что вам, очевидно, понятно. Думаю, что в этом заинтересованы и вы, ведь если у вас, большевика, нет какого-то своего разумного расчета, связанного с вашей работой в армии, тогда вас надо обвинять по военному закону за призыв к измене отечеству. Вы понимаете меня?

Воячек понимал и думал о том, что, очевидно, охранка, не получив против него улик в какой-то конкретной вине, решила подвести его под закон об измене. Они все могут… Он угрюмо посмотрел на Спиридовича и спросил:

— А что, если такие же агитаторы, как в нашей армии, есть и в немецкой? Тогда большевики добиваются мира.

— Что-то незаметно у немцев следов такой агитации, — повел головой Спиридович Немецкая армия на всех фронтах рвется вперед, и это стоит России большой крови.

И тем но менее… — с вызовом произнес Воячек и, опустив голову, стал рассматривать свои сцепленные на коленях руки.

Вы, конечно, считаете себя патриотом России? — спросил Спиридович.

— А если я интернационалист, господин генерал? — спокойно, не поднимая головы, спросил Воячек и продолжал — Угнетение неимущих классов тоже интернационально. Поэтому и революционное движение тоже интернационально. И поэтому все популярней завет Карла Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А солдаты — тот же пролетариат, только одетый в шинели.

— Я Маркса тоже читал, — тихо сказал Спиридович. Воячек резко поднял голову:

— Интересно, почему же вас не арестовали за это, как меня?

— Подождите… Вы прекрасно знаете, что вас арестовали не за чтение Маркса. Но сейчас у нас разговор абстрактный, не по вашему делу — мы же условились. — Спиридович подумал и продолжал — Я бы понял вас и вашу позицию, но для этого нужно, чтобы мечта о единении пролетариев всех стран уже была жизненной реальностью. А без этого ваши действия в военной среде не что иное, как угроза открытия фронта врагу и, как следствие этого, отдача русского, вашего, Воячек, народа в рабство немецким вандалам. Каков же он, ваш благородный интернационализм по Марксу, если он приводит к унижению громадного народа, стоит свободы и чести вашей, Воячек, отчизны?

— Но что такое свобода в вашем понимании? И для кого свобода? — запальчиво, точно на диспуте, спросил Воячек, посмотрел на одного жандарма, на другого и сказал тихо, будто себе самому: — Не лучше ли оставить эти никчемные разговоры? К тому же я не являюсь теоретиком, способным переубедить жандармского генерала.

Спиридович встал и отошел к окну. Игумнов осудительно покачал головой:

— О да, Воячек, вы не теоретик, вы практик, и вы безответственно, даже без должного понимания собственных действий подняли руку на русскую армию, грудью защищающую свою отчизну. И за это мы будем вас судить.

— Можно мне на минуту задержать внимание господина генерала? — спросил Воячек.

— Пожалуйста, — настороженно ответил Игумнов. Спиридович повернулся от окна и холодно обронил:

— Я слушаю…

— Господин генерал, во время нашего разговора «просто так» вы употребляли выражения «ваши действия», «ваши единомышленники», то есть мои действия и мои единомышленники. Я не хотел вас перебивать, а сейчас хочу напомнить, что наш разговор, как вы сами изволили выразиться, был абстрактный и я соответственно тоже в абстрактном плане высказывал вам всего лишь свое мнение по затронутым вами вопросам.

Спиридович промолчал, посмотрел на часы, звонко защелкнул их крышку:

— Мне, полковник, надо уходить, а вы продолжайте допрос. Я думаю, полковник, мы можем себя поздравить — в наши руки попался опасный нелегал. Но вы, Воячек, все-таки не помогли мне понять, как можно совместить ваш благородный интернационализм с любовью к отечеству. Видимо, мне придется еще почитать Маркса.

Воячек спокойно смотрел на генерала. Игумнов поспешно вызвал конвойного:

— Уведите арестованного… Дождавшись, когда закрылась дверь, спросил:

— Что думаете, Александр Иванович?

— Я уже сказал — опытный нелегал.

— Он направлялся в Москву специально для работы среди солдат московского гарнизона, вез с собой газету «Социал-демократ» с манифестом большевиков против войны и брошюру Ленина «Социализм и война».

— Манифест я знаю, а что в брошюре Ленина?

— Сильная штука, Александр Иванович… — Игумнов вынул из стола потрепанную книжку