«Если Антагонист нападет, неужели ты умрешь из-за того, что не выбрала время и место для битвы?»

Тупые спазмы терзают матку. Энья впивается в руль, пытается прогнать их усилием воли: прочь, прочь, хватит. Машина заводится не сразу, и в ней холодно, как же холодно. Руки сжимают руль до побелевших костяшек. Заводись. Ну давай. Быстрее! Обогреватель работает на полную мощность, но с потоком холодного воздуха, врывающимся через разорванную крышу, ничего не поделаешь. На скорости брезент хлопает, и дырка становится больше. Остановившись наполнить бак и купить шоколадку, Энья убирает крышу совсем. Клиенты заправки на нее таращатся. Она им улыбается, но переживает, что слишком бросается в глаза. У полиции теперь точно есть номер ее машины. С обвинениями можно разобраться позже. Сейчас есть дела поважнее. Через тридцать километров ее обгоняет зеленый «форд» с двумя фуражками на полке багажника. Она ведет машину с чрезвычайной осторожностью, пока полицейские не исчезают из виду. Они не заметили открытый верх «ситроена». Ха-ха, офицер. Я, знаете ли, без ума от свежего воздуха, ха-ха.

– Вырастешь румяненький, со щечками-яблочками, – говорит она, обращаясь к слепой, кувыркающейся бластоцисте в своей утробе. – Признак высокого кровяного давления. Как насчет музыки? Говорят, что нерожденные дети могут распознавать внешние звуки. Конечно, тебя еще нельзя назвать ребенком. Что предпочитаешь? Может, Четвертую симфонию Малера?

Струнные и духовые извергаются фонтаном из открытого верха «ситроена» и разливаются по окрестностям дороги; по живым изгородям, затопленным пастбищам, побелевшим от изморози полям. С подветренной стороны каждой борозды скопилась снежная пудра. Грачи темными двойными полумесяцами порхают на синевато-зеленом небе; тучи чаек парят над комбайнами, распахивающими замерзшую землю под озимую пшеницу.

– Ненамного хуже, чем кататься на велосипеде, – кричит она своему будущему ребенку. – Через некоторое время перестаешь замечать, насколько тебе холодно. Верный признак переохлаждения.

Возможно, в ее шутке есть доля правды. Она останавливается у придорожного бара. Деревянные скамейки, на которых минувшим летом – тем самым, которое считали последним, – посетители в шортах для серфинга и гавайских рубашках потягивали лагер, теперь покрыты черной коркой инея, словно проказой. Энья заказывает кофе и «завтрак пахаря» [190]. Сельские завсегдатаи в брезентовых куртках цвета ила оглядывают ее с ног до головы, как призовую телку, и комментируют наряд. Она все еще в костюме для вечеринки: юката из ткани с ручной росписью, спортивные штаны. Она отвечает красноречивым взглядом «сдохни, шваль», и они опять сосредотачивают внимание на телевизоре под потолком. Элегантно одетая молодая леди на бледно-голубом экране с картинками Бренного мира, парящими над левым плечом, рассказывает о серии полицейских рейдов по всему городу в связи с преступлениями на почве наркотиков, вслед за пожаром на складе во время новогодней вечеринки, случившимся вчера.

Вчера?

Какой длинный выдался год.

Дальше. На запад. Навстречу закату, с фортепианным концертом № 2 Брамса. Она кричит солнцу: задержи ночь, задержи ночь; кричит «ситроену»: быстрее, быстрее, надо успеть до темноты. В угасающем свете она вынуждает стрелку перейти в зону безрассудства, пытается обогнать солнце. Кричит и ругается на медленное движение; старые фермеры в «фиатах», в шляпах: почему самые тормознутые водители всегда носят шляпы? Она ужасно рискует, шурует по встречке, виляет, на поворотах едет на двух колесах, кричит на жалобно воющий двигатель: «Я все компенсирую, когда вернемся, будет тебе ванна с маслом и капремонт, только доставь меня по назначению!»

(Когда она была ребенком и лежала больная в постели, ей снился Париж. Прежде чем мать ушла на работу в свой Департамент зарубежных связей, Энья попросила ее сложить все книги в доме, в которых упоминался Париж, около изножья кровати. Оставшись наедине с радио, сидя со стаканом апельсинового сока в уютном гнезде из одеял, она читала и перечитывала эти книги, пока в ее воображении не сложился Париж – настолько точный, что она слышала аккордеонистов и вдыхала запах выпекаемых круассанов.)

(В тот первый раз, когда она в студенчестве поехала в настоящий Париж, стоило выйти из хостела – и через три улицы ей понадобился жандарм, чтобы отыскать обратную дорогу.)

Это место для нее как Париж. Услышав о нем впервые от Детей Полуночи, собравшихся у тлеющих углей под железнодорожной аркой, она успела фотографировать его камерой своего воображения со всех ракурсов, при любом соотношении света и тени, в разные времена года.

Пальчики, хранительница тайн, передала Энье секрет этого места с таким благоговением, словно они обе участвовали в священнодействии. Сокровенная тайна из тайн, суть архива доктора Рука, завернутая в пакет из коричневой бумаги, перевязанный бечевкой. Энья переворачивала старые-престарые страницы – коричневые и хрупкие от времени, как засушенные цветы, – очень осторожно, чтобы их не повредить неосторожным вздохом. Они поведали ей об истинном имени и природе Антагониста, а также о взаимодополняющих ролях, которые им обеим предстояло сыграть в непрерывном возникновении новых мифологий из старых; все это напоминало бесконечную цепочку ярко раскрашенных шарфов из кармана фокусника. Новые мифологии, новые тайны. Старые обиды и раны, старые надежды и мечты – все, жившее когда-то под Адамовыми потолками [191] дома, прячущегося в тени горы.

Она знает, что на самом деле все будет иначе.

Департамент лесного хозяйства сровнял с землей руины старого особняка, чтобы сделать автостоянку. Рядом с ней – деревянные мусорные баки, несколько стендов и общественный туалет в виде бревенчатой хижины. Возле туалета припаркованы две машины. Из одной выходит мужчина и направляется к хижине. Водитель другой машины, тоже мужчина, мигает фарами, затем выходит и следует за первым мужчиной. На одном из стендов яркими красками отмечены природные тропы и смотровые площадки, другой уведомляет о том, как легко на самом деле спровоцировать лесной пожар. Фары «ситроена» скользят по крупным буквам третьего: «Департамент лесного хозяйства: Брайдстоунский лес».

Небо все еще светлое, хотя восток уже потемнел и засверкал первыми звездами зимних созвездий.

Энья вываливает из сумки «набор юного взломщика» и запихивает в нее автомобильные коврики, шоколадки, фонарик, наладонник, шехину. Мечи не помещаются. Она оставляет их торчать из полузастегнутой молнии. Двое мужчин выходят из туалета и уезжают в одном направлении. Автостоянка принадлежит Энье и никому, кроме нее. Она выбирает маршрут, ориентируясь по карте на деревянном стенде. Лес испещрен тропами и зонами пикников; нужное направление отмечено красными стрелками на столбиках-указателях.

Энья рассчитывала что-то почувствовать: ощутить дух места, угадать лица на деревьях, прикоснуться к душам в камнях, столкнуться с чем-то зримым и незримым. Следуя по размеченной тропе меж голых деревьев, она не чувствует ничего. Какой бы дух ни обитал здесь, он загнан вглубь заботливой рукой Департамента