Скривив свою звериную образину (Максуду аж булыжник запросился в руку!), Угрюмый отвёл глаза от кошелька и взялся за протянутый ему кусок лепёшки. Максуд и разбойник встретились взглядами… и пропустили момент, когда молниеносно выскользнувшая из-за камня тень схватила оброненное и кинулась назад в темноту.

– Ах, ты, ё…

– Стой! Держи!

И снова началась чехарда: ловили вора – всем скопом, мешая друг другу и отчаянно ругаясь. Кто-то поумнее выхватил из костра горящую ветку и поднял её над собой, с грехом пополам осветив окрестности.

– Вот он! Вот!

Существо не крупнее кошки металось с зажатым в пасти кошельком между охотниками, ловко уворачиваясь от протянутых к нему рук.

– Рубахи, рубахи сымай! Рубахой лови!

Предложение, вроде бы дельное на первый взгляд, не помогло – лишь добавило сумятицы, воспользовавшись которой, юркая тварь окончательно потерялась. Однако бестолковая орава ещё какое-то время ловила наглеца, закидывая рубахами каждую подозрительную тень, прежде чем стало понятно, что того и след простыл…

Незваные ночные гости рассаживались вокруг костра, а Максуд всё стоял, вглядывался в едва рассеянную огнём темноту вокруг и дёргался на каждое в ней шевеление: это ведь только им, паразитам и падальщикам, чей хлеб – случай и удача, – просто плюнул и ушёл, коли не удалось строптивой жертве кровь пустить, а ему, работяге, пропавшие деньги не чужие – собственными кровью и потом… да что там потом – утекающей в никуда жизнью омытые!

– У-у, тварюга!.. – слышал он позади себя. – Ловкий, гадёныш!.. Ну всё, пропали денежки… Тю-тю… С концами!.. Знатный был кошелёчек… Мир его праху!..

Досаду, насмешку и, как показалось Максуду, восхищение и зависть разобрал он в комментирующих неудачную охоту голосах.

– А что это было? Кто? – вплёлся в оплакивание скоропостижно покинувшего сей мир кошелька (а по сути же – панегирик ловкому вору) вопрос (Лётчик, конечно: его голос единственный, в котором нашлось место удивлению и любопытству), и Максуд обернулся, собираясь ответить какой-нибудь резкостью, но увидел полное неподдельного интереса лицо, вздохнул и двинулся, смурнее тучи, на своё место.

– Да кто ж – понятно кто!.. – радостно оскалил свои гиенские зубы Угрюмый.

– Демон! – влез поперёк Жердяй.

– Демон?

– Ну! – поспешил отозваться Угрюмый, недовольно глянув на перебившего его подельника. – Тварь такая. Шкодливая – жуть!

– Особливую тягу испытывает к деньгам… – несомненно заметил косой взгляд, однако с ещё большим пылом взялся объяснять Жердяй.

– Тут он похлеще нашего Жердяя будет, – глухо, точно с зашитым ртом, вставил разбойник, имени которого Максуд ещё не знал (как он заметил, этот тип если не смотрел в сторону, то прикрывал словно невзначай лицо рукой, да и вообще старался слиться с окружающим сумраком – стыдился, видимо, своей физиономии, покрытой глубокими, как будто пробитыми острой щепкой, оспинами, и даже голос его, бесцветный, непонятно откуда доносящийся, воспринимался безликой тенью нормального человеческого голоса).

Лицо Жердяя дёрнулось (то ли усмешкой, то ли злобой – слишком быстро, чтобы разобрать), однако он оставил едкое замечание без ответа и продолжил:

– Где бы ни углядел монету – обязательно сворует, заглотит и спрячет в зобу. Бегает потом, бренчит…

– Нравится ему, что ли? – тот, что с «зашитым ртом», недоуменно шевельнул плечами.

– А тебе-то, Дырявый, не понравилось бы мошной бренчать? Или мошна твоя такая же дырявая, как и рожа? – всё ж таки отвёл душу, поддел товарища Жердяй.

Разбойники загоготали.

– Там, где людей изрядно, их, бывает, кишмя кишит! – сообщил Угрюмый. – Но хоронятся они здорово – ни в жисть не заметишь!

– Пока поздно не будет… – отмерил скупую толику дёгтя Дырявый и потянулся к Максуду – за своей порцией лепёшки.

Не удержав болезненного любопытства (уродство, что ни говори, притягивает взгляд – не меньше, чем красота), Максуд глянул бегло на лицо разбойника. Сграбастав полагавшуюся ему долю, Дырявый тут же спрятался обратно в свою полутьму, но Максуд успел разглядеть желтоватые слезящиеся глаза и воспалённые веки: казалось, тот готов заплакать.

«„Заплакать“! – возмутился Максуд собственной мысли. – Держи карман шире! Такой заплачет разве что… А вот сходу даже и не сообразить от чего!»

– Точно! Этой гадине палец в рот не клади! – будто подтвердил суждение Максуда, совсем, правда, не о той «гадине», Жердяй, и Максуд усмехнулся этому совпадению. – Да только при нашем достатке не то что демону – мытарю поживиться нечем! – и разбойник по привычке дёрнул лицом, теперь уже явно со злостью.

– Один другого стоит… – не замедлил с комментарием Дырявый.

– За неимением монет, одержимые твари хватают всё, что хоть чем-то на них смахивает. Да вообще любую мелкую металлическую дребедень… э-э… ну вот навроде пряжки, к примеру, или…

– Как в глотку-то лезет? – всё гундел Дырявый из сумрака.

– …или гвоздя. Да-а… Вот бы заиметь такую в прислужники – обогатишься! – расплылся в мечтательной улыбке Жердяй.

– Это да! Точно! – в один голос подхватили остальные.

– Только вот проще у тебя зоб вытряхнуть, чем у демона, а значит, вопрос ещё, кто у кого в прислужниках окажется… Такая это тварь… – ввернул своё последнее слово Дырявый.

– Редкое, верно, животное, – удивлённо покачал головой Лётчик. – Мне не попадалось ни разу.

– Редкое? Скорее «редкостное»! – гыгыкнул Жердяй. – Уж чего-чего, а этого добра на Горе везде в достатке! А не попадалось – так у тебя, видать, и денег-то никогда не водилось!

И разбойники дружно подхватили смех товарища.

– Это точно, не водилось! – улыбнулся Лётчик. – Ну а название у этого демона есть?

– А что – название? В чём необходимость давать имя подобной твари? Демон – он и есть демон. По крайней мере, если у кого-то есть желание упомянуть эту бестию, то он называет её именно так…

В дополнение к лепёшкам Максуда у разбойников оказалось вдоволь свежей – родниковой, а не собранной тряпкой с покрытых испариной листьев нижнего яруса джангала и затем выжатой в чашку, воды. «Тоже, небось, украли или того хуже…» – решил Максуд, но не стал привередничать, а Лётчику таких подробностей знать было и вовсе не обязательно: достанет же ума – выльет, упаси господь, справедливец-недотёпа!

– Демон, значит… – размышлял вслух Лётчик, отпивая воду из засаленной деревянной плошки, не торопясь, маленькими глотками, как, должно быть, смакуют ангельскую росу, о божественном вкусе которой Максуду доводилось слышать. – Суматранский демон? Не припомню такого… Однако у всего в мире должно быть имя, даже у настолько неприглядного существа. И если никто не против, то пусть его имя будет…

– Что тут думать?.. – проворчал Максуд («Опять он за своё: с ворюгой этой, безмозглой к тому же, как с приличным существом…»). –