Руперт от смущения, казалось, пытался слиться со своим стулом в стиле Христо.

– Нам следует подыгрывать Розалинде, – прошептал ему Анменн.

На экране над нами появился Бэзил Чопра, идущий по траве. Внимание гостей, сидевших за моим столом, привлек знаменитый артист.

– Подразумевается, что он невидим, это новый киноприем? – спросила дама в темно-лиловом.

– Не так уж легко сделать нашего дорогого Бэзила невидимым, принимая во внимание его любовь к жирным лакомствам.

Все глаза, исключая мои собственные, были прикованы к происходившему на экране. Мы трое, попавшиеся в эту тесную маленькую паутину. Шепот Анменна сделался еще тише.

– Вы же знаете о ее... – Следующие слова уже были не слышны. Он сказал, нервном срыве? Запятнав клеймом ненадежного свидетеля. И это такая древняя история, которую я часто слышала и раньше. От отца. От врачей, когда у матери диагностировали первые симптомы. – У ее матери был синдром Мюнхгаузена, наследственный... – Эти слова действительно кто-то произнес? – Преступник, как правило, женщина... заставляет заболеть другого человека, если нужно с применением силы... Ужасная вещь... тяжелое и длительное психологическое расстройство у ребенка, у Розалинды...

– Такая честь, закрытый предварительный просмотр «Бури» Шармы, – пробормотал мужчина с физиономией верблюда.

Стройная фигура в костюме Рамы танцует рядом с Бэзилом, и над застольной болтовней с экрана звучит голос:

Теперь и я поверю в чудеса:

В единорогов, в царственную птицу.

Что Фениксом зовется и живет

В Аравии...[22]

Наверное, если бы я не провела несколько дней, рассматривая его фотографии, если бы Сатиш не настоял на том, чтобы показать мне все детали своей реконструкции его образа, я бы его не узнала.

– Сами, – сказала я. – Голиаф. Видите, Руперт? То же самое название, что и...

– Матери отравляют своих отпрысков, – продолжал раздаваться шепот. – В принципе они останавливаются... на самой грани убийства, но...

– Это болезнь сказителя, – сказала я. – Мюнхгаузен был сказителем.

Я почувствовала, как поток событий перешел грань между спокойным развитием и бурей.

Когда-то было время в Индии, рассказывала мне мать, когда все три метода творения земли были нераздельны. Инцест, огненное жертвоприношение и расчленение... Небольшой порез, говорила мать.

– Вначале вы изобретаете историю, а затем превращаете ее в реальность.

– Они делают своих детей больными, а затем сочиняют какую-нибудь ложь по этому поводу. – Неужели все это говорит Анменн? – Часто они начинают с самих себя. Не диагностировано... в конце семидесятых.

Бутройд протянул свою руку ко мне над рукой Анменна, положил ее мне на плечо и сказал, стремясь произвести впечатление глубочайшего сочувствия:

– Мисс Бенегал, вы не очень хорошо выглядите.

– Больные часто имеют опыт сексуального насилия, – говорит Анменн, или врач, или мой отец, или, возможно, я сама, стряхивая с плеча руку Бутройда и вставая так резко, что падает стул и тянет за собой зацепившийся за него край скатерти. Еще в течение нескольких минут, пока бьются стаканы и тарелки, я слышу голос сказителя: "Давным-давно в Индии..."

Когда эхо прекратилось, рядом со мной уже стоял Проспер.

– Я отвезу ее домой, Тони.

Мой свояк-убийца нежно обнимает меня за плечи.

– Входит Ариэль в образе гарпии. И Просперо, невидимый, – сказала я. – Разве я не точно помню ремарки? – Я щелкнула пальцами. – Какая жалость, вы все еще здесь.

Последнее, что я заметила, когда Проспер выводил меня из сада, был Ашок. Этот самый загадочный член «Фонда Тилака». Как он, должно быть, смеялся, когда я приходила к нему за советом.

– Стесненные обстоятельства, Проспер? – спросила я, когда он сел в свой старенький «амбассадор» на место водителя. – В Индии ведь у всех есть шоферы.

Он включил зажигание и выехал на дорогу.

– Я проклинаю себя за то, что не поверил вашей сестре. Все это время ее так беспокоило состояние вашего здоровья. Она пересказала мне обвинения, которыми вы бросались в больнице, и я по недомыслию объяснил их последствиями того случая с «гунда». Но ситуация на самом деле гораздо серьезнее. – Брызги грязи попали на ветровое стекло, и несколько мгновений мы ехали вслепую. – К несчастью, сегодня вечером у меня нет времени везти вас к врачу, а это был бы, несомненно, наилучший выход. Я должен вернуться к Тони. – Он бросил взгляд на меня. – Я отвезу вас к нам домой.

– Не возражаю. Давно хотела посмотреть, как поживает моя младшая сестренка.

Мы остановились перед их домом.

– Миранда сейчас уже, наверное, спит, – сказал Проспер. – Я не хочу, чтобы вы ее будили. Возможно, завтра она сможет вернуть вам толику здравого смысла. Хотя мне почему-то кажется, что в данном случае семья вряд ли как-то сможет вам помочь. Вы нуждаетесь в профессиональной помощи.

Непроизнесенным осталось: «Так же, как и ваша мать».

– А может быть, мне удастся вернуть ей толику здравого смысла.

Его губы сжались.

– Это должно когда-нибудь кончиться, Розалинда. Я терпел жуткие сплетни, распространяемые вами обо мне по Бомбею, с момента вашего приезда сюда. Исключительно из-за вашей принадлежности к нашей семье и из-за того психического состояния, в котором вы, вне всякого сомнения, находитесь. Но я не намерен и долее выслушивать ваш бред и ни на чем не основанные обвинения.

– Вам нужны основания? – Я едва смогла выговорить этот вопрос. – Давайте будем говорить напрямик. Вы ждете от меня доказательств того, что это сделали вы? Вы ошиблись страной, Проспер: Кафка жил в Австрии. Но если вам нужны основания, не беспокойтесь, у меня есть доказательства.

– Вот как? И доказательства чего?

– Я бросила ту фотографию, на которой изображены вы, Сами и Майя, рядом с размазанной физиономией Эйкрса в отеле «Рама». И засняла все это крупным планом. – Мне хотелось просто вывести его из себя так же, как он выводил меня. – Материалы очень скоро поступят в газеты и журналы кино вместе со всей другой информацией, которой я располагаю. Конечно, это вряд ли подойдет в качестве вещественных доказательств для полиции, но мне не терпится узнать, что из этих материалов сотворят люди, подобные Шоме Кумар.

Пару минут мы сидели и прислушивались к дыханию друг друга.

Затем заговорил Проспер, и его голос звучал столь же тепло и многообещающе, как хорошо смазанный ствол винтовки:

– Вне всякого сомнения, вы пойдете на все, что, по вашему мнению, может испортить мою репутацию, Розалинда. Но должен предупредить вас, что в наибольшей мере от ваших действий пострадает ваша же собственная единственная сестра, которая в течение нескольких последних дней очень переживала из-за вас, и это привело к тому, что врачами ей рекомендован строжайший постельный режим и они опасаются, что она может потерять ребенка. Ребенка, который мог бы стать вашим единственным племянником. Так же, как и моим единственным сыном.