Проехав мимо заросшей бурьяном дороги, что вела через лес, я подумал, что отлично знаю, что за руины лежат в ее конце. Вскоре после того как Блэйлоки отправились в тюрьму, мисс Грейс свернула свое заведение. Во время сильнейшего урагана в июле 1965-го у белого домика снесло крышу. Я сильно сомневаюсь, что от обители мисс Грейс сегодня вообще что-нибудь осталось. Ползучие ветви кудзу в наших местах всегда отличались особенным аппетитом.

Бен поступил в Алабамский колледж в том же году, что и я, но специализировался на бизнесе. Окончив учебу, он остался в аспирантуре, чем меня несказанно удивил, так как ни за что и никогда я бы не поверил, что Бен может получать удовольствие от учебы. В университете мы продолжали время от времени встречаться, но мало-помалу он настолько ушел с головой в свою науку предпринимательства, что наши с ним дорожки постепенно разошлись. Он вступил в студенческий союз “Сигма Си” и быстро дорос до президента. Сейчас он живет в Атланте и работает брокером на бирже. Его жену зовут Джейн Энни, и у них двое детей, мальчик и девочка. Мой приятель теперь — состоятельный человек, ездит на золотистом “БМВ” и растолстел еще больше. Три года назад, прочитав одну из моих книг, он как-то позвонил мне, и с тех пор мы регулярно видимся раз в несколько месяцев. Прошлым летом мы с Беном совершили поездку к маленькому городку, стоящему на самой границе между Алабамой и штатом Флорида, специально для того, чтобы заглянуть там в гости к тамошнему шефу полиции по имени Джонни Вильсон.

Я всегда знал, что в жилах Джонни течет кровь истинного вождя. В своем городке он установил закон и порядок и не шел ни на какие компромиссы с нарушителями закона. В городке у Джонни нет врагов; все любят и уважают его за справедливость, которой он был известен нам с давних пор. Заглянув к Джонни, мы с Беном познакомились с его женой, Рашель. Рашель производит на мужчин потрясающее впечатление: она легко могла бы работать моделью. От своего мужа она не отходит ни на шаг. У Джонни с Рашель нет детей, но они все равно счастливы. В уик-энд мы вышли в Дестин в море на рыбалку, и Джонни поймал отличного мерлана. Моя леска намоталась на винт, а Бен обгорел на солнце так, как не обгорал никогда в жизни. Но мы отлично провели время, до упаду хохотали и подначивали друг друга, вспоминая старое.

Оно появилось перед нами прежде, чем я успел о нем вспомнить. Мой желудок сжался.

— Озеро Саксон, — сказал я всем. Моя жена и дочь вытянули шеи, чтобы лучше видеть.

Озеро совершенно не изменилось. Такое же широкое, каким было раньше, по берегам та же тина и кусты, тот же утес из красного гранита. Даже сейчас мне не составило особого труда представить, как грузовик отца тормозит на обочине дороги, как сам он выскакивает из машины и бросается в озеро на помощь водителю тонущей легковушки. Ничего не стоило представить себе “бьюик”, уходящий в пучины темной воды, водопадом заливающейся в кабину сквозь разбитое заднее стекло, и отца, который отчаянно пытается достать мою руку через выбитое боковое окно. Воспоминания были свежи, как никогда.

Отец, я люблю тебя, подумал я, когда озеро Саксон осталось позади.

Я вспомнил его лицо, освещенное всполохами каминного огня, когда мы сидели рядом бок о бок в креслах и он рассказывал мне все, что ему удалось узнать о докторе Гюнтере Дэхнайнедирке. Не сразу нам удалось принять душой тот факт — да и не только нам, но и всему городу, — что доку Лизандеру и его жене случалось совершать очень дурные, злые поступки. Тем более что он не был законченным злодеем, раз уж в конце концов спас мне жизнь. До сих пор я верю в то, что на свете нет законченных злодеев, которых невозможно спасти. Быть может, я наивен и это — дань моему отцу, мое выражение любви к нему? Но лучше всю жизнь оставаться наивным, подумал я, чем черствым и закостенелым в душе.

Позже я понял, зачем по ночам доктор Дэхнайнедирк так упорно слушал радио. Я почти совершенно уверен, что по ночам он слушал иностранные радиостанции, дожидаясь вестей о том, кто еще из фашистского режима побежденной гитлеровской Германии пойман и предан в руки правосудия. Я уверен, что под своей личиной полного довольства и спокойствия он жил в состоянии постоянного страха, все время ожидая одного — стука в дверь. Он заставлял людей страдать, но так же страдал и сам. Что он мог сделать со мной, не согласись я отдать ему зеленое перышко, — убил бы, как когда-то убил вместе со своей Карой Джеффа Ханнафорда, шантажировавшего его? Честно скажу, не знаю. А вы как считаете?

О да! Демон.

О ней мне рассказал Бен. Демон, позже, уже в старших классах школы, заставившая увериться всех и каждого в своей гениальности, поступила в колледж в Вандербильд и была принята на работу в “Дюпон”. Там она сразу же продвинулась, но ее неординарная натура не позволила ей бросить свои странноватые привычки. Последнее, что Бен слышал о Демоне, это то, что она стала устраивать перформансы в Нью-Йорке. Вместе с Джесси Хелм она поставила действо, в котором много и пронзительно ругает корпоративную Америку, сидя в детском надувном бассейне, наполненном.., сами догадайтесь чем.

Не нужно говорить, что я от души желаю Джесси Хелм терпения и рассудительности, потому что становиться на дороге у Демона не стоит никому. Если бедняжка Джесси хоть чуточку переоценит свои возможности, то я с содроганием представляю, чем она может кончить. В один прекрасный день она присядет на ничем не приметный стул и обнаружит, что не может больше с него подняться, так как приклеилась насмерть.

Я плавно следовал тем же изгибам дороги, по которым когда-то мчал меня, замирающего от ужаса, Донни Блэйлок. Но холмы расступились в стороны, и дорога стала прямой, словно пробор, прокладываемый когда-то на моей голове мистером Долларом, чтобы привести нас к мосту с горгульями.

Которых больше не было на своих местах. Головы генералов армии конфедератов были напрочь снесены. Быть может, это было актом вандализма, а может, генералов обезглавил некто, кто прослышал о том, что на аукционе за эти головы — прекрасные образчики южанского примитивизма — можно выручить неплохие деньги. Уж не знаю, что стряслось, но голов и след простыл. Железнодорожные пути были на своих местах, между деревьями все так же блестела река Текумса. Я вспомнил Старого Мозеса и подумал о том, как чувствует он себя теперь — наверное, рад тому, что бумажная фабрика наконец-то закрылась. У него больше не болят зубы от отравленного фабричными выбросами придонного ила, который он сгребает со дна вместе с черепахами. Сегодня никто больше не устраивает ему угощения на Пасху. Традиция эта как-то сама собой умерла после того, как в 1967 году в почтенном возрасте ста девяти лет скончалась Леди, переправившись на другой берег своей реки. Вскоре после этого, по словам Бена, из города уехал ее муж, Человек-Луна, перебравшись в Нью-Орлеан, и чернокожее население Братона начало быстро редеть, опережая в этом процессе Зефир. Сегодня Текумса стала чище, но я сомневаюсь, что Старый Мозес поднимается к поверхности реки, выставляя на воздух свою чешуйчатую голову, чтобы выпустить из топки ноздрей сдвоенные струйки пара и воды. Я думаю о том, что он говорит себе на своем языке по ночам, прислушиваясь к плеску воды о камни, непрерываемому более никакими другими звуками: “Что случилось с миром? Почему больше никто не приходит к реке, чтобы со мной поиграть? ”