Такой малоутешительный вывод вроде бы трудно согласовать с мнением, которое высказал автор, творивший всего двумя-тремя десятилетиями позже Мефодия. Это Иоанн Экзарх Болгарский, один из выдающихся славянских просветителей эпохи. В своём предисловии к переводу книги «Богословие» («Небеса») Иоанна Дамаскина он упомянул сначала Кирилла, который «мъногы труды прия, строя писмена словеньскых книг и от Евангелия и Апостола прелагая избор», а затем и архиепископа Мефодия, который «преложи вся уставьныя кънигы 60 от елиньска языка, еже есть гречеськ, в словеньск».

Это же число переведённых Мефодием библейских книг находим и в Проложном житии Кирилла и Мефодия: «…преложи вься 60 книгь Ветхааго и Новаго закона от гречьскаго в словеньскыи».

Одно из двух: либо эти цифры и свидетельства, исходящие от почти современников солунских братьев, нужно отнести к панегирическим преувеличениям, либо сдержанный в выводах А. В. Михайлов недооценил подлинных размеров их переводческого творчества.

Конечно, при начале своих трудов братья, как мы помним, ограничивали себя задачами только богослужебного, по точному определению Иоанна Экзарха, избора. Избранное Евангелие-апракос, избранный Апостол-апракос… Даже перевод Мефодием Псалтыри поначалу, можно догадываться, ограничивался псалмами и отрывками из них, постоянно звучащими в церковных службах, и лишь постепенно этот избор восполнялся, чтобы к концу его жизни приобрести облик полной 150-псалмовой Псалтыри.

Но что же имел в виду Михайлов, говоря о Паремийнике как ещё одном безусловном труде братьев? Название это попало в русский церковный обиход из греческого, где слово παροιμία означает «притча», «пословица». Паремийниками называли сборники для богослужебных чтений, составленные по преимуществу на основе ветхозаветных книг. Отрывки из них, паремии, иногда звучали во время литургий, но чаще всего — в составе праздничных вечерних служб. Здесь были представлены почти в полном объёме «Притчи Соломоновы», отчего за сборниками и закрепилось это название. Впрочем, в греческом употреблении они чаще именовались профитологиями, то есть «книгами пророков».

Последнее название более соответствовало содержанию ветхозаветных чтений, поскольку за каждым из них стояло авторитетное имя кого-то из пророков. Имя Моисея, которого почитали как великого законоучителя, создателя первых пяти книг Библии, в том числе книги Бытия. Или имя того же Соломона с его Притчами и Книгой премудростей. Или имя Исайи, пророка из пророков, которому принадлежат самые пронзительные из предсказаний о Рождестве Христовом. Не случайно и книга Исайи почти в полном объёме представлена в паремийниках. Но не обойдены вниманием и пророк Иезекииль с его знаменитым пророческим видением о четырёх евангелистах, и Иеремия, и Даниил, и так называемые «малые» пророки — Аггей, Малахия, Софоний, Михей, Иона, Аввакум, Осия, Захарий… И книга Иова. И книги Царств, в которых повествуется о пророках Илье и Елисее.

Так, на праздничной вечерне Преображения Господня читались (и по сей день неизменно читаются) паремии из Исхода и Царств — о явлении Бога пророку Моисею на горе Синай и о наставлениях Господних пророку Илье. Эти отрывки предваряли чтение евангельского зачала о горе Преображения, где Христос предстал апостолам в таинственном собеседовании с Моисеем и Ильёй.

Для своих переводов Псалтыри и паремийных чтений братья, естественно, брали за образец практику константинопольской церкви того века, а в ней ветхозаветные паремии Священного Писания были представлены в законодательной для всего православного Востока Лукиановской редакции Септуагинты.

Это был не их двоих выбор, а избор всей церкви Христовой. Она сама из века в век мудро наставляла, что христианину нужно помнить из Ветхого Завета в первую очередь, а что можно отложить, как «всякое житейское попечение», для чтения в келье или в мирском жилье.

В понимании церкви Ветхий Завет был царским путём ко Христу. Узкий и тесный путь, и его никто не устилал мягкими коврами, не забрасывал лепестками лилий и роз. Путь, по которому шествовали великие провидцы, осыпаемые злобной бранью, плевками, градом камней. Земные же цари, обличаемые пророками за жестокость, лицемерие, стяжательство и лихоимство, отправляли праведных на мучения, на позорную смерть. Но выходили на тот путь новые страстотерпцы духа, предтечи, укрепляемые светом своих озарений, вдохновлённые свыше.

Таков был в понимании церкви единственно достоверный смысловой стержень всей ветхозаветной истории. Искать её живой промыслительный ток бессмысленно было бы в хрониках династий и колен, в триумфах племенной гордыни, в чреде чудовищных ритуальных отмщений. По сути своей это была история малой горстки богоизбранников, чающих пришествия обещанного от Господа помазанника. История сокровенных предчувствий, выстраданных надежд на приход в мир милосердного Спасителя. Но, одновременно, и жертвенного агнца, которого предадут на позорное мучение.

…Служебный распорядок молодой моравской церкви, каким он выстраивался когда-то с приездом братьев в Велеград, не мог оставаться неизменным. Прирастала народом паства, прибавлялось число приходов, городских и сельских. От недельных (воскресных) и праздничных служб подступила пора переходить — хотя бы во владычном соборе для начала — к службам ежедневным, для которых содержимого первоначальных кратких апракосов уже не хватало. Служебные Евангелие, Апостол, Паремийник пополнялись новыми зачалами и чтениями. Нужно было обзаводиться и книгами четьими, для домашнего чтения — Четвероевангелием, полным Новым Заветом, полной Псалтырью. Рано или поздно славянин-священник, славянин-монах, славянин-прихожанин хотели и имели право получить представление обо всех книгах Священного Писания — от Бытия до Апокалипсиса.

Вот какие побуждения подвигли однажды архиепископа Великоморавского развернуть перед собой и священниками-скорописцами вся книгы. Но сколько именно насчитывалось в их работе книг? Если вспомнить число 60, которое приводят Иоанн Экзарх Болгарский и автор Проложного жития, то выходит, что Мефодием был предпринят не только перевод ветхозаветных, но и пополнение объёма славянских новозаветных книг. В предреволюционном Синодальном издании церковнославянской Библии Ветхий Завет, включая и три книги Маккавейские, представлен пятьюдесятью названиями. В Новом Завете, соответственно, 28, считая и Апокалипсис, который в храмовых службах не звучал. Но для Нового Завета мог быть в ходу иной счёт: всего пять (четыре евангелия и Апостол, включающий в себя Деяния апостолов и их послания). И при том, и при другом счёте общее число 60 не собирается.

Цифровые подсчёты оказываются ненадёжным средством ещё и потому, что для IX века нет достаточно выверенных сведений о том, каков был канон или «устав» ветхозаветных книг, принятых к чтению в разных поместных церквах.

В любом случае, Мефодий со своими сотрудниками кроме книг Маккавеев не выкладывали на рабочий стол ещё несколько книг, считавшихся неканоническими (Юдифь, Товит и ряд других сочинений).

Отсутствие в современных книгохранилищах подлинных славянских рукописей из кирилло-мефодиевской книжной мастерской вовсе не означает, что пытливому исследователю невозможно приблизиться к первоисточнику на расстояние почти протянутой руки. К счастью, не всё утерянное пропадает навсегда и насовсем. Сохранились несколько кириллических и глаголических рукописей XI, XII и более поздних веков, которые вполне могли быть списками если не с самих рукописных книг, созданных братьями и их учениками, то копиями первых списков. Нередко устойчивые словарные, грамматические приметы кирилло-мефодиевского литературного стиля просматриваются в древнерусских богослужебных рукописях вплоть до XIV, XV веков. Свидетельство тому — первая древнерусская полная Библия, знаменитая Геннадиевская, названная так по имени новгородского архиепископа, жившего в XV веке.