Весь день я работал над египетскими папирусами, но ни запутанные рассуждения древнего мемфисского философа, ни мистический смысл, заключённый в страницах старинных книг, не мог отвлечь мой ум от земных дел. К вечеру я с отчаянием отбросил свою работу. Я был очень раздражён на этого человека за его бесцеремонное вторжение. Стоя возле ручья, который журчал за дверью моей хижины, я охлаждал на воздухе разгорячённый лоб и снова обдумывал всё с самого начала. Конечно, загадочность появления двух моих соседей и заставляет меня так настойчиво думать о них. Если бы эта загадка была выяснена, они перестали бы мешать моим занятиям. Почему бы мне не отправиться к их жилищу и не посмотреть самому (так, чтобы они не подозревали о моём присутствии), что это за люди? Я не сомневался, что их образ жизни допускает самое простое и прозаическое объяснение. Во всяком случае, вечер был прекрасный, а прогулка освежила бы и тело, и ум. Я закурил трубку и отправился по болотам в том направлении, в котором скрылись оба моих соседа. Солнце уже стояло низко, запад был огненно-красный, вереск залит тёмно-розовым светом, вся ширь неба разрисована самыми разнообразными оттенками, от бледно-зелёного в зените до ярко-тёмно-красного на горизонте. Палитра, на которой Создатель размешивал свои первоначальные краски, должна была быть огромной. С обеих сторон гигантские остроконечные вершины Ингльборо и Пеннингента глядели вниз на сумрачное, унылое пространство, расстилающееся между ними. По мере того как я шёл вперёд, суровые болотистые места справа и слева образовывали резко очерченную долину, в центре которой извивался ручей. По обеим сторонам серые скалы отмечали границы древнего ледника, морены от которого образовали почву около моего жилища. Измельчённые валуны, крутые откосы и фантастически разбросанные скалы – все они несли на себе доказательства огромной силы древнего ледника и показывали места, где его холодные пальцы рвали и ломали крепкие известняки.

Почти на полпути по этой дикой лощине стояла небольшая группа искривлённых и чахлых дубов. Позади них поднимался в тихий вечерний воздух тонкий тёмный столб дыма. Значит, здесь находится дом моих соседей. Вскоре я смог добраться до прикрытия из линии скал и достигнуть места, с которого можно было наблюдать за домом, оставаясь незамеченным. Это была небольшая, крытая шифером хижина, по размерам немногим более тех валунов, которые её окружали. Как и моя хижина, она, видимо, предназначалась для пастухов, но тут не понадобилось больших трудов со стороны новых хозяев для приведения её в порядок и увеличения размеров жилья. Два небольших окошка, покосившаяся дверь и облезлый бочонок для дождевой воды – это было всё, по чему я мог составить себе представление об обитателях этого домика. Но даже эти предметы наводили на размышления, потому что когда я подошёл поближе, всё ещё скрываясь за скалами, то увидел, что окна были заперты толстыми железными засовами, а старая дверь обита и закреплена железом. Эти странные меры предосторожности, наряду с диким окружением и уединённостью, придавали хижине какой-то жуткий вид. Засунув трубку в карман, я прополз на четвереньках через папоротник, пока не оказался в ста ярдах от дверей моих соседей. Дальше я не мог двигаться, опасаясь, что меня заметят.

Только я успел спрятаться в своём убежище, как дверь хижины распахнулась и человек, называвший себя Хирургом с Гастеровских болот, вышел из дома. В руках у него была лопата. Перед дверью расстилался небольшой обработанный клочок земли, на котором росли картофель, горох и другие овощи, и он принялся за прополку, напевая что-то. Хирург был целиком погружён в свою работу, повернувшись спиной к домику, как вдруг из приоткрытой двери появилось то самое тощее создание, которое я видел утром. Теперь я заметил, что это мужчина лет шестидесяти, весь в морщинах, сгорбленный и слабый, с редкими седыми волосами и длинным белым лицом. Робкими шагами он добрёл до Хирурга, который не подозревал о его приближении, пока тот не подошёл к нему вплотную. Его шаги, а может быть, дыхание наконец обнаружили его близость, потому что работавший резко выпрямился и повернулся к старику. Они шагнули друг другу навстречу, как бы желая приветствовать один другого, и вдруг – я даже теперь чувствую тот внезапный ужас, который тогда охватил меня, – высокий мужчина набросился на своего товарища, сбил его с ног и, схватив на руки, быстро скрылся с ним в хижине.

Хотя за свою богатую приключениями жизнь я видел многое, всё же внезапность и жестокость, свидетелем которых я оказался, заставили меня содрогнуться. Возраст маленького человечка, его слабое телосложение, смиренное и униженное поведение – всё вызывало чувство негодования на поступок Хирурга. Я был так возмущён, что хотел броситься к хижине, хотя не имел при себе никакого оружия. Но вскоре звук голосов изнутри показал, что жертва пришла в себя. Солнце тем временем опустилось за горизонт, всё стало серо, за исключением красного отблеска на вершине Пеннингента. Пользуясь наступающим мраком, я подошёл к самой хижине и напряг слух, чтобы узнать, что происходит. Я слышал высокий жалобный голос пожилого человека и низкий, грубый, монотонный голос Хирурга, слышал странное металлическое звяканье и лязг. Немного спустя Хирург вышел, запер за собою дверь и зашагал взад и вперёд, хватаясь за голову и размахивая руками как безумный. Затем он почти бегом пошёл по долине и вскоре потерялся из виду среди скал. Когда замер звук его шагов, я вплотную подошёл к хижине. Затворник всё ещё бормотал что-то и время от времени стонал. Разобрав слова, я понял, что он молится – пронзительно и многословно. Молитвы он бормотал быстро и страстно, как это делает человек, чувствуя неминуемую опасность. Я был охвачен невыразимым трепетом, слушая этот поток жалобных слов одинокого страдальца – слов, нарушавших ночную тишину и не предназначенных для слуха постороннего. Я размышлял над тем, следует ли мне вмешаться в это дело, как вдруг услышал издалека шум шагов возвращающегося Хирурга. Я быстро приник к оконному стеклу и заглянул внутрь. Комната была освещена мертвенно-бледным светом, исходящим, как я узнал впоследствии, от химического горна. При его ярком блеске я увидел множество реторт и пробирок, которые сверкали на столе и отбрасывали странные, причудливые тени. В дальнем конце комнаты была деревянная решётка, похожая на клетку для кур, и в ней, всё ещё погружённый в молитву, стоял на коленях человек, голос которого я слышал. Его лицо, озарённое светом горна, вырисовывалось из мрака, как лица на картинах Рембрандта. На коже, похожей на пергамент, была видна каждая морщинка. Я успел бросить только беглый взгляд, затем, отпрянув от окна, побежал среди скал и вереска, не замедляя шага, пока снова не оказался у себя дома. Я был расстроен и потрясён в большей степени, чем мог ожидать.

Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У меня возникло странное предположение, вызванное сложной аппаратурой, которую я видел. Могло ли быть, что этот Хирург был занят какими-то секретными ужасными опытами, которые он производил на своём товарище? Такое предположение могло объяснить уединённость жизни, которую он вёл. Но как примирить это предположение с тёплыми дружескими чувствами между ними, свидетелем которых я был не далее как в это утро? Горе или безумие заставляли этого человека рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел из хижины? А очаровательная Ева Камерон, неужели и она была участницей этого тёмного дела? А загадочные ночные хождения, которые она совершала, не имели ли они своей целью встречи с моими зловещими соседями? А если так, то какие же страшные узы могли связывать всех троих? Как ни старался, я никак не мог найти удовлетворительного ответа на все эти вопросы.