– Стало быть, даже если мне удастся собрать какой-то материал, вы попросту откажетесь его печатать?

– Да.

– Тогда мне придется написать заявление об уходе. Мне не хотелось делать этого, но у меня нет иного выхода.

– Я знаю, – ответил Гарри Пенн, довольно усмехнувшись.

– Мне всегда казалось, что я вас понимаю, – ошарашенно пробормотал Прегер.

– Ты никогда не мог этим похвастаться, – ответил Гарри Пенн. – И в этом смысле ты не исключение. И все же мне не хотелось бы отпускать тебя… Почему бы тебе самому не встретиться с Джексоном Мидом?

– Только не говорите, что для этого мне придется отрезать себе правую руку.

– Я этого не скажу. Вот только принесет ли тебе эта встреча пользу?

– Господин Пени, вы, наверное, знаете, что еще до знакомства с Джессикой я был помолвлен с женщиной, родители которой, желая обратить меня в свою веру, хотели, чтобы я обязательно побеседовал с каким-то иезуитом. Женитьба расстроилась сама собой, однако я успел познакомиться с этим иезуитом, который через какое-то время стал раввином.

– Ты полагаешь, что после знакомства с тобой Джексон Мид тоже станет раввином?

– Кто знает…

– Не забудь пригласить на встречу Хардести и Вирджинию!

– Зачем?

– Джексона Мида будут сопровождать Мутфаул и господин Були. В этом случае на их стороне не будет численного преимущества.

Ранним утром они вошли в музей через ту же дверь в цокольной стене и уже в следующее мгновение пожимали руку сияющему Сесилу Мейчеру, представившемуся господином Сесилом Були. Он был одет в средневековый пажеский мундир и в китайскую шляпу, которая как нельзя лучше подходила к его узким глазам, похожим на амбразуры.

В половине пятого в музее не было даже охранников, и тем не менее в нем звучала музыка, исполнявшаяся дюжиной музыкантов, которых они увидели с балкона, выходившего на погруженный в тень атриум. Они прошли по длинной анфиладе пышных залов и оказались в Новом зале с его светлосерыми сводами, напоминавшими своим цветом мартовское небо. Джексон Мид работал за длинным столом, находившимся в самом центре зала, в окружении полудюжины мольбертов с картинами. Мутфаул в китайской шляпе молился на коленях перед большим полотном, изображавшим вознесение святого Стефана. Святой поднимался над землей, и его худые ноги с усилием тянулись за ним, преодолевая сопротивление плотного как водяной поток воздуха. Он казался младенцем, поднятым к небу отцовскими руками. Его одежды развевались ветром, а взгляд был устремлен к свету, льющемуся на полотно с невидимой высоты. Внизу же солнечные лучи освещали трепетные птичьи стаи и далекие горные цепи, издали похожие на застывшие табуны диких коней. Реки низвергались с гор каскадами, и там где вода не успевала заполнить русло, виднелись рыбы, ловящие воздух жабрами. Под святым Стефаном сияло кольцо золотого света, и на том месте, откуда он вознесся, дымилась зеленая трава лужайки. Закончив молитву, Мутфаул поднялся на ноги и, сняв с себя священническое облачение, положил его на стол. После того как гости опустились в кресла, стоявшие напротив Джексона Мида, Сесил принялся довольно расхаживать взад-вперед, загибая пальцы и что-то бормоча себе под нос.

Музыка смолкла. Прегер хотел уже было нарушить молчание, но тут Джексон Мид поднял руку в предупредительном жесте.

– Мне хотелось бы услышать и заключительный фрагмент. Вам знакома эта вещь?

– Это аллегро из третьего Бранденбургского концерта, – ответил Хардести.

– Все правильно, – продолжил Джексон Мид. – Это единственный Бранденбургский, в котором не звучат духовые инструменты. Откровенно говоря, мне не нравится их звучание. Будто монахи бегут темным коридором, пуская ветры. Все это средневековье, монастыри… Это было ужасно. Вот он! Вслушайтесь в эту музыку! Эта часть с ее темами и бесконечными повторами вызывает у меня образ хорошо отлаженной машины. Одни и те же ритмы и соотношения присущи планетам и галактикам, осцилляциям мелких частиц, биениям сердца, приливам, отливам и двигателям. Когда мы умираем, мы явственно слышим этот ритм, похожий на тарахтение лодочного мотора начала века. Эти же ритмы характерны для настоящей живописи и для языка сердца. Благодаря им при виде дедушкиных часов, прибоя или строго спланированных парков наши сердца наполняются радостью. И материя, и энергия бренны, вечны только их пропорции и ритмы. Когда мы слышим эту музыку, нам кажется, что ее создатель зримо присутствует рядом с нами.

Стоило музыке стихнуть, как Джексон Мид обратился к Сесилу Мейчеру.

– Господин Були, пожалуйста, передайте музыкантам, что они могут быть свободны до половины шестого.

Сесил Мейчер отправился выполнять поручение, смешно размахивая на ходу пухлыми ручками, Мутфаул же, похожий на безумного предпринимателя откуда-нибудь из Коннектикута, сел подле Джексона Мида.

– Доктор Мутфаул и я будем рады ответить на ваши вопросы. При этом нам приходится соблюдать режим секретности. Будь мир единым, в этом не было бы нужды. Но мы живем в сложном мире, в котором существует не только свет, но и тени.

– Мы очень признательны вам за то, что вы согласились встретиться с нами, – сказал Прегер. – И мы никоим образом не хотим нарушать вашего режима. Но мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать теорию единого поля или проблемы эстетики. – Джексон Мид заметил, что слова эти не вызвали у Хардести особого сочувствия. – Разумеется, мы не станем помещать ваших ответов на страницах нашей газеты, но при всем том мы остаемся репортерами и нас не могут не интересовать цели вашего появления, тем более что вы прибыли сюда на столь необычном корабле.

– Ваш интерес представляется мне вполне обоснованным.

– Меня это радует. Кто вы, откуда вы прибыли, чем вы планируете заниматься, почему вы действуете в обстановке строжайшей тайны, что находится на вашем корабле, где и когда он был построен и когда вы приступите к тому, ради чего вы сюда прибыли? Нас интересует только это.

– Мне кажется, что вы явно переоцениваете себя, – спокойно заметил Джексон Мид.

– В каком смысле? – столь же спокойно отреагировал на это замечание Прегер.

– С какой стати я должен вводить вас в курс своих дел?

– Вы сами сказали, что мой вопрос представляется вам обоснованным.

– Мне представляется обоснованным ваше любопытство. Отвечать же на ваши наглые вопросы я вовсе не обязан.

– Покупая «Сан», люди могут узнать то, чего в противном случае они никогда бы не узнали. Именно поэтому я и задаю вам вопросы, которые почему-то представляются вам не вполне корректными.

– Хочу напомнить, что вы пообещали не разглашать результатов этого интервью, не так ли? Позвольте, в свою очередь, задать вопрос и вам. Вы беретесь защищать права своих читателей. Но в чем, собственно, они состоят?

– Они живут в этом городе, господин Мид. Если бы они сами искали ответы на все, что здесь происходит, они сошли бы с ума. Но о многом они узнают, читая нашу газету.