умным и обаятельным госсекретарем Колином Пауэллом уже позже, в Ки-Уэсте, только укрепило меня в этом мнении.

Впрочем, с Бушем-младшим дело обстояло несколько иначе.

Сразу после переговоров в Ки-Уэсте меня и Алиева пригласили в Вашингтон на двусторонние встречи с недавно вступившим в должность Бушем. В течение всего перелета из Майами я готовился к разговору с ним, чтобы наиболее эффективно использовать представившуюся возможность общения с новым президентом США. Продумывал, как бы лаконичнее донести до него нашу позицию по урегулированию карабахского конфликта и по двусторонним отношениям, чтобы уложиться в отведенное время. Увы, абсолютно ничего из запланированного мне сказать не удалось! Буш вел себя очень приветливо, шутил, похлопывал меня по плечу, говорил об армянской диаспоре, вспомнил историю про своего сокурсника-армянина… Все мои попытки коснуться двусторонних отношений и карабахского урегулирования оказались безуспешными. Каждый раз Буш ловко переводил разговор на одни и те же общие темы. К середине встречи я понял, что он просто не готов к предметному разговору: или не нашел времени, или не счел необходимым ознакомиться с тематикой. Я ушел со встречи в полном недоумении: провести сорок минут с президентом США и не суметь затронуть ни одну важную тему? Видимо, прочитав все по моему лицу, сопровождавший меня на этой встрече Осканян спросил, когда мы шли по коридору Белого дома, каковы мои впечатления. Я переспросил: «О Буше или его сокурснике-армянине?»

11 сентября того же года произошел потрясший всех теракт в США. Своим эпическим масштабом он изменил представления людей об угрозе терроризма, а последовавшие за ним события поменяли ход истории начала XXI века. Самой мощной мировой державе был брошен вызов, который не мог остаться без серьезнейших глобальных последствий.

Месяцем позже, при поддержке международного сообщества, произошло вторжение в Афганистан как акция возмездия, с целью свержения режима талибов и освобождении территории от их влияния. В эти годы стали сильно меняться стиль и методы работы администрации США. Кропотливая дипломатическая работа все больше подменялась прямыми директивами из Вашингтона о том, с кем и как следует сотрудничать, за что надо голосовать в ООН и вообще – как все должны себя вести. Ничем не оправданное вторжение в Ирак, создание экстерриториальной тюрьмы в Гуантанамо, узаконенные департаментом юстиции пытки – все это вызвало глубокую эрозию морального лидерства США и стало злободневной темой не только для мировых СМИ, но и для частных бесед и обмена мнениями между лидерами и политиками разных стран. Во время каждого моего визита того периода стиль работы администрации Белого дома непроизвольно становился предметом критического обсуждения с коллегами.

В мае 2002 года, в ходе моего визита в Бразилию на встрече с президентом Кардозу произошел интересный эпизод. Кардозу спросил, каковы наши отношения с США. Как нам при этом удается поддерживать хорошие отношения с Ираном и Россией? Я ответил, что это сложно, но мы как-то выкручиваемся. Добавил также, что при Буше это стало гораздо сложнее, чем при Клинтоне. Кардозу вздохнул и рассказал, что прямо перед нашей встречей ему позвонил Буш и спросил его мнение об Эдуардо Дуальде, исполняющем обязанности президента Аргентины. Там предстояли досрочные выборы президента, и Дуальде стремился быть избранным. Репутацию он имел неважную, и Буш хотел определиться со своей позицией. Кардозу стал дипломатично разъяснять хитросплетения аргентинской политики и место в ней Дуальде. Буш нетерпеливо прервал его: «Да я не про это! Скажи мне просто: он хороший парень или плохой?» Интеллигентный Кардозу опешил: президент США просит охарактеризовать главу соседнего государства в черно-белых тонах! «Ну и что вы сказали?» – спросил я, поскольку он сделал длинную паузу. «Сказал, что мало его знаю, но вроде говорят, что он хороший парень. А что я еще мог сказать о коллеге?»

Упрощенный подход к пониманию сложнейших явлений и категоричное восприятие окружающего мира в те годы стали характерной чертой политики Белого дома. При этом сам президент держался со всеми приветливо и дружелюбно, казался открытым для общения. Судя по всему, он делал то, во что искренне верил, и так, как ему казалось правильным. А нам приходилось приспосабливаться к этому, не заострять углы и продолжать сотрудничать с самой влиятельной мировой державой. Для себя я тогда решил держаться подальше от Белого дома и Пентагона, но активнее работать с конгрессом и Госдепом, профессиональные дипломаты которого на местах максимально сглаживали возникающее напряжение.

Мы не участвовали ни в афганском вторжении, ни в иракской кампании США. Последнюю я считал большой ошибкой и категорически отказал в участии Армении. Сослался на то, что там армянская диаспора и мы не можем ставить ее под удар. Лишь спустя пару лет мы уступили настойчивости Вашингтона и послали в Ирак транспортный взвод, отделение саперов и трех врачей. Что касается Афганистана, то я не хотел ввязываться в чужую военную кампанию, которая, скорее всего, обречена на неудачу. Опыт всех предыдущих афганских войн показал бессмысленность попыток оккупации и контроля этой очень специфичной страны.

В апреле 2007 года состоялся мой официальный визит в Египет. Принимали нас очень тепло, подготовили насыщенную программу и произвели хорошее впечатление на всю делегацию.

На обеде после переговоров мы беседовали с Мубараком. Я спросил, видит ли он конец происходящему в соседнем Ираке? Я затронул злободневную тему, и мой вопрос задел Мубарака за живое. Он рассказал, как старался остановить американцев в 2003 году. Связывался не только с Бушем, но и со всеми, кто имел хоть малейшую возможность повлиять на решение о вторжении. Описывал им специфику Ирака и убеждал в бесперспективности военного решения. Говорил, что страна развалится и склеить ее заново никто не сможет. «Все, что сейчас происходит в Ираке, я им предсказывал – это неизбежное следствие военного свержения Саддама! – воскликнул он с нескрываемым раздражением. – Они слушали, реагировали по-разному, но абсолютно не восприняли всерьез мои слова. Видимо, думали, что у меня свои расчеты. И сейчас вот застряли в Ираке, причем надолго». Дальше Мубарак посетовал на непонимание Западом особенностей Ближнего Востока и арабского мира вообще. «Они не понимают, что демократия в их понимании сделает Египет исламским государством», – с горечью заключил он.

Вспомнил я эту беседу с Мубараком в начале февраля 2011 года – я отдыхал на горнолыжном курорте в Альпах, когда по телевидению начались репортажи о драматических событиях революции в Египте, приведшей к власти исламистов.

Отношения с Россией. Владимир Путин

Моя первая встреча с Путиным после того, как он был избран президентом России, состоялась в мае 2000 года в Минске, на саммите СНГ. Путин абсолютно не был похож на властного