– Подобает вам, собором епископов, избрать и поставить митрополита в Киеве, да соблюдает старину, и стол митрополичий изначальный не рушится, и мы о сем без смущения и без печали будем!

Епископы молчали. По палате тек ропот. Слишком круто завернул Витовт Кейстутьевич! Да добро бы сам был в православии, как намекали ему не раз!

Все же добился своего напористый хозяин Литвы. Жалоба на самоуправство Фотия, на то, что митрополит разоряет киевскую кафедру, небрегает своим литовским стадом Христовым, а дани и сокровища переносит в Москву, – жалоба такая была написана и послана в Царьград с требованием поставить другого митрополита на Киев.

Но тут уперлась патриархия, вдосталь испуганная натиском католиков, при том, что в Риме дрались за престол одновременно трое пап и антипап: Иоанн XXIII, бывший пират Бальтазар Косса, Григорий XII – венецианец Анджело Коррер, занимавший до того должность патриарха Константинопольского, и Бенедикт XIII, испанец Педро де Луна. Папой считался Анджело Коррер, старик, приблизивший к восьмидесяти годам жизни. Собором кардиналов на его место был поставлен францисканец, родившийся на Крите, Петр Филарг, с именем Александра V. Но в 1410 году Александр V умер в Пизе, и на его место как раз и был избран Бальтазар Косса, поддержанный Сигизмундом.

Трое пап на престоле Святого Петра – это уже не влезало ни в какие ворота, и было решено в 1414 году созвать собор в Констанце для упорядочивания церковных дел. В этих условиях Риму было не до Константинополя, и православная патриархия могла действовать так, как считала нужным, то есть всячески сопротивляться разделению надвое Русской митрополии. Витовту было отказано.

Как раз в это время к нему прибыл новгородский посол Юрий Онцифорович для заключения вожделенного мира, и Витовт понял, что где-то должен уступить и отступить. Посол – знаменитый новгородский дипломат из старинного уважаемого боярского рода, был умен и тверд. Он добился разговора с Витовтом с глазу на глаз. Спор был об одном: Витовт давно уже требовал, чтобы новгородцы разверзли мир с немцами.

Витовт был не в самом роскошном своем одеянии и без короны, а Юрий Онцифорович, выпроставший из висячих рукавов темно-бархатного вотола белейшие рукава нижней рубахи, по зарукавьям отделанной золотым кружевом, в зеленых с жемчугом сапогах, с золотой цепью на шее, глядел западным герцогом, не меньше, и сидел гордо и прямо, хотя и сохраняя почтительность (Витовт позволил ему сесть).

– Рыцари разбиты! – говорил Юрий твердо. – Ежели бы не король Владислав, вы бы взяли с наворопа и Марьин городок, и с Орденом было бы покончено! (Новгородское цоканье едва проглядывало в окатистой речи посла.) А нам без мира с немцем нельзя, страдает торговля! На ней же стоит Великий Новгород! Почто тебе, князь, ослаблять нас и усиливать немцев? Мы согласны платить тебе дань, это немало! Свея не помога теперь, а и великий князь не уступит Нова Города, как он уступил Смоленск! Опять не скажу, како ты мыслишь о Фотии и о митрополии Киевской, но мы – православные, и строить немецки ропаты на нашей земле не позволим! Помысли, князь!

Витовт помыслил. С Новым Городом был заключен мир без расторжения того ряда новогородцев с немцами, и все силы свои литовский великий князь устремил на разрешение церковных дел. Как всякий неверующий, или маловерующий человек, Витовт, скорее, верил в приметы, боялся ворожбы и сглаза, но сила духовной убежденности была ему непонятна и чужда. Он полагал, что ежели православный митрополит будет у него под рукой, в Киеве, и следственно, в его власти, то все церковные споры решатся сами собой. Получивши отказ из Константинополя, Витовт взъярился: велел переписать все церковное добро, и земли, принадлежащие Фотию как главе церкви (самого Фотия вот тут-то и заворотил по пути в Царьград), роздал своим панам, совершив, таким образом, едва ли не первую экспроприацию церковных земель.

Фотий продолжал сидеть на Москве, отбиваясь от многочисленных наскоков. Один из клеветников, Савва Авраамцев, погиб на пожаре, и это было сочтено как Господень знак. Некто из хулителей, прибывши из Литвы позже, каясь, валялся в ногах у митрополита.

Иван Федоров не единожды толковал Фотию, жалеючи владыку, изъяснял, чем вызвана волна возмущений, обрушившаяся на его голову.

– Есь у нас такое! Присиделись! Шевелиться неохота! Не то что ты не люб, а не любо, в берлоге лежучи, с бока на бок поворачиваться. Есь такого народу! Хватает! Он кусок ухватил от владычного добра и присиделся, привык уже, и не оторвать! Мол, другие берут, а я чем хуже? Ты, батько, благое дело делашь! Не сумуй! Нам всем надобно порою ежа под бок, не то уснем и не проснемся! По то и клевещут на тя… А еще сказать, падки мы, чтобы всема, до кучи, толпой. Ослабу почуяли, стали писать на тя жалобы один за одним. Ватагой, толпою, чтобы всема. И в великом, и в малом, и в подлости то ж. У нас так: бродит, бродит, толкуют, спорят, а то и молчат, а как пошло – дак словно ледоход на Волге! Не остановить! Вот узришь, скоро опомнятся и вси тебя жалеть и хвалить учнут взапуски!

– А ты?

– А я службу сполняю, владыка, по мне без порядни доброй, без твердой власти и земля не стоит!

Витовт меж тем вовсе не желал отступать от своего намерения. Он вновь собрал епископов, предложив им кандидата в митрополиты «кого хощете». Кандидат нашелся – Григорий Цамвлак, болгарин, племянник и выученик покойного Киприана, которого, по слухам, сам Киприан готовил в смену себе. Но Константинополь и вновь отказал в поставлении. Шел уже следующий, 1415 год. Витовт вновь собрал епископов – Исаака Черниговского, Феодосия Полоцкого, Дионисия Лучского, Герасима Владимирского, Харитона Холмского, Евфимия Туровского, и велел поставить Григория Цамвлака в митрополиты собором епископов, без поставления в Константинополе. На возражения иерархов, теряя терпение, заявил: «Аще не поставите его, то зле умрете». И вот тут иерархи сдались. Умирать никоторый из них не хотел. Так Григорий Цамвлак 15 ноября 1415 года стал митрополитом Киевским. Так, в то время, как западная католическая церковь стремилась к единству, избирая единого папу вместо прежних трех, восточно-православная распалась надвое, после чего началась долгая пря с обличениями и проклятиями со стороны Фотия, пря тем более горестная и нелепая, что Григорий Цамвлак, Киприанов выученик, был строг и стоек в заветах православия, и отнюдь не собирался мирволить Витовту в утеснении католиками восточной церкви.

Меж тем самому Витовту казалось, что он победил, почти победил. Он не оставлял стараний поставить в Орде своего хана, скинув Керим-Берды, и уже готовил ему в замену другого сына Тохтамышева, Кепека. И добился-таки своего, и Керим-Берды в очередную погиб в результате нового заговора (и было это в 1414 году), но Едигей сам воротился из Хорезма на Волгу, и Кепеку тотчас пришлось бежать обратно в Литву, а Едигей посадил на престол Большой Орды Чекры-Оглана… Овладеть Ордою, заставить татар работать на себя, Витовту опять не удалось. И так сошлось, что все теперь упиралось в дела церковные, в бытие (или же небытие!) Русской православной церкви.

Анфал вернулся на Вятку осенью. Жена всплакнула. Несторка, сперва не признав, бросился на шею отцу. Анфал узнал, что круг почти не работает, что многие разбрелись поврозь. Что те и те прежние «ватаманы» убиты, что всеми делами заправляют Рассохин с Жадовским и еще от имени великого князя Московского, что, словом, созданное им мужицкое или, точнее, казацкое царство приказало долго жить, и ежели он хочет что-то еще содеять, надобно все начинать сызнова. Жена истопила баню. Поставила на стол скудную снедь.