Нежный звон колокольчика на двери Института с утра и до поздней ночи растекался по всей лестничной клетке, отдаваясь в наших сердцах холодным отчаянием. Выгнать их не было никакой возможности – все документы и разрешения, в том числе и от полиции, были у них в порядке. Расходы по содержанию дома они платили вовремя и без пререканий. Пивные банки и окурки, оставляемые на лестнице их многочисленными клиентами, убирали быстро и вообще всячески старались избегать любых неприятностей. Правда, полиция, опасаясь наркотиков и совращения малолетних, все-таки держала Институт под присмотром и нередко его посещала, но выходила оттуда ублаготворенная и добрая – видно, не обнаруживала ничего плохого, а только хорошее.

Словом, дела Института шли прекрасно. Зная о наших тщетных попытках выжить их из дома, сотрудницы заведения, не самой первой молодости, но мускулистые и минимально одетые, окидывали нас на лестнице безразлично-торжествующими взглядами. Впрочем, заведение было все-таки еврейское, поэтому все у них было тепло, по-семейному: сотрудницы нередко приводили с собой на работу детей, избранным посетителям – а бывали среди них весьма известные публике – давали после процедур подкрепиться нежирным творогом «коттедж» с булочкой. А сам «Мишель», по имени Дуду, с глубокой укоризной говорил недовольным соседям: «Чем мои сотрудницы хуже тебя? Ну скажи, скажи по человечеству – чем?»

Ответить на это действительно было трудно. Тем не менее спустя лет пять Институт внезапно вывинтил из потолка свой заржавленный душ, выломал из пола облупленную ванну «джакузи», погрузил на грузовик массажные столы и траченные молью краснобархатные кресла и вместе с сотрудницами и их детьми поспешно отбыл в неизвестном направлении. Не знаю, что их вспугнуло.

Институт оставил по себе долгую и, видимо, добрую память. Весть о нем передавалась от отца к сыну. Годы прошли, а ко мне в дверь до сих пор стучатся иногда прыщавые молодые люди в черных шляпах и длиннополых шляхетских кафтанах и, стыдливо прикрываясь пейсами, робко спрашивают: «А где тут… ну… как его… ну… это?» Поначалу я переспрашивала с ненужной жестокостью: «Какое еще “это”?», заставляя бедных ешиботников извиваться от неловкости. Теперь же просто, по-деловому объясняю, что «этого» здесь давно нет. Тогда, ободренные моим бабушкиным видом и неосуждающим тоном, они начинают расспрашивать меня, куда переехало, и не знаю ли я, где «это» есть поблизости… К стыду моему, нет, не знаю. Учитывая заповеди Торы относительно бесплодного рукоблудства и недолгие разрешенные дни совокупления мужа с женой, ясно, что в нашем святом городе «это» вещь полезная и богоугодная.

Помещение Института мгновенно купил молодой, смуглый, чистенько одетый господин с живыми черными глазками, с небольшим твердым брюшком и с сильным французским акцентом. Одна из первых ласточек начавшегося вскоре массового нашествия французских евреев. Загрохотали отбойные молотки, круша целомудренные институтские перегородки; в оконницы встали новые металлические рамы с цельными зеркальными стеклами; проваленный пол покрылся скользким кремовым мрамором. Жильцы затаили дыхание: что-то здесь теперь будет? И вот наконец на место дряхлой институтской двери с жалким ее колокольчиком вдвинулась в проем солидная темная панель «рав бариях» со скромной медной табличкой посредине. А на табличке два слова: «REAL ESTATE».

Волшебные слова! Это вам не какая-нибудь там плебейская контора купли-продажи квартир и земельных участков либо «посредническое бюро, цены доступные», куда мог сунуться любой голоштанник с иммигрантской ипотечной ссудой в кармане. Сюда приходили солидные люди, предварительно сговорившись о визите по телефону. Здесь пахло серьезными делами, крупными сделками, здесь пахло хорошими деньгами! И запах этот волшебно разливался по всему дому, неощутимо облагораживая его.

Планов у нового владельца было – громадьё. Скупить в нашем доме все квартиры, полностью их перепланировать, перестроить и вернуть, в полном блеске роскоши и комфорта, к первоначальному их назначению в качестве дорогих апартаментов полугостиничного типа. Он уже и почву начал прощупывать среди квартирохозяев, и кое-кто был не против.

Широко размахивался французик. Набрал банковских, а также и иных кредитов под верные будущие доходы, закупал квартиры по сходной, казалось, цене – цены ведь могут только расти? Они и росли, да все выше и выше. И он придерживал свою недвижимость, выжидал. Но вот беда: рынок недвижимости, как не нам одним известно, раздувается, раздувается мыльным пузырем, да вдруг и лопнет! То ли по наивности, то ли от азарта француз совсем этого не предусмотрел. А цены вдруг взяли да упали, и падали, падали, падали все ниже… Лопнул пузырь, лопнул и наш риэл истэйт. Не было у него запасных капиталов, чтобы перетерпеть тяжелые времена. Мало лет прошло, снова пузырь начал раздуваться, снова цены стремительно поскакали вверх. Тут бы и продать припасенные квартиры – да только тем временем французику нашему за «иные» кредиты почки отбили, а за банковские – отобрали что было, да еще и срок небольшой припаяли.

Вот и риэл истэйт уплыл в прошлое. Эстетичная истэйтная квартира перешла в другие руки, по мраморным полам заходили небрежные кроссовки съемщиков-студентов. Опять общий уровень нашей респектабельности понизился на несколько градусов.

С риэл истэйтом надолго ушел из нашего дома дух быстрой наживы. А еще раньше, с уходом Института здоровья, дом наш лишился двух других важных элементов, без которых не полна картина израильской жизни. Я не про покупной секс говорю – что уж тут такого характерно израильского. А вот клиентура его, в значительной мере ортодоксально-религиозная, приносила с собой то, что называется неопределенным словом «идишкайт». И это практически исчезло. А еще вместе с Институтом покинули наш дом и немногие его молодые обитатели мужского пола – сам «Мишель» и двое вышибал, – с гордостью рассказывавшие о своей ежегодной резервистской службе в отборных десантных войсках. И из дома надолго исчез столь существенный в нашей жизни элемент – армейско-военный.

Зато появился другой, не менее существенный. Настоящий раритет в нашей части города: на третьем этаже, рядом с «Авивом», снял помещение араб! Арабский адвокат. Клиентура тоже чисто арабская. Зачем он устроился именно тут, в центре еврейского города? Я думаю, чтобы быть поближе к своим клиентам, когда они нуждаются в срочной поддержке при хождении по расположенным в центре бюрократическим мытарствам. Как сосед он тоже редкость. Его никогда не видно и не слышно, и клиентов его тоже заметить трудно, хотя они есть. В доме он уже лет десять, но я с ним не знакома и даже в лицо его не запомнила за те редкие встречи на лестнице, когда я здороваюсь, а он мне не отвечает. Образцовые взаимоотношения с двоюродным семитским родственником.

На самую верхотуру дома натужная наша респектабельность пока не проникает. В годы большого наплыва приезжих из России там ютились, стремительно сменяя друг друга, новые иммигранты. Ко мне, «старожилу» с двадцатилетним тогда стажем, они относились с угрюмой подозрительностью и с завистью – в собственной квартире живет, надо же. Вовремя подсуетилась, раньше всех приехала, умная какая! А к ним точно так же – подозрительно и с завистью к кое-каким их иммигрантским привилегиям – относилась «амидаровская» соседка по этажу, марокканка, владелица овощного прилавка («басты») на рынке Махане Йегуда. Наглядная иллюстрация к истории государства Израиль: каждая новая волна переселенцев обычно встречается старожилами с явной антипатией. Взаимной, как правило.