29 марта 2006 года я встретилась с Коштуницей в здании сербского правительства в центре Белграда. Сербский премьер, всегда довольно вялый и при этом очень упрямый, на этот раз почему-то был необычно энергичен. Он сказал, что разговаривал с Олли Реном и узнал о том, что я беседовала с ним в Брюсселе. Коштуница в очередной раз заявил, что арест Младича будет служить интересам Сербии и трибунала. Он признал, что Младич находится в Сербии. Коштуница подтвердил, что полиция отслеживала его перемещения вплоть до середины февраля, но затем потеряла его след. А потом премьер заметил, что, если переговоры с Евросоюзом затормозятся, «выследить и арестовать Милошевича будет гораздо труднее».

Я весьма скептически отнеслась ко всему услышанному. Мы с моими помощниками не понимали, почему сербские власти выдали всю эту информацию только сейчас, когда я приехала в Белград, и накануне важного решения Евросоюза вместо того, чтобы предоставлять сведения по мере их поступления. Мне нужны были доказательства того, что Белград действительно что-то делает. Я сказала Коштунице, что, по моему мнению, он все еще пытается убедить Младича сдаться добровольно. Коштуница сразу же опроверг мои слова. Он сказал, что возможны оба варианта, и арест, и добровольная сдача, но сначала Младича нужно выследить.

«И сколько на это уйдет времени?» — спросила я. Ответил мне Раде Булатович, руководитель государственного разведывательного агентства Сербии: «Немного… еще несколько недель».

Коштуница без промедления перешел к тому, чего я от него и ожидала: к обещаниям арестовать Младича до конца апреля. Он просил, чтобы я позитивно оценила сотрудничество Сербии с трибуналом, потому что это пойдет на пользу страны. «Успех Сербии станет успехом трибунала», — сказал он. Эта театральная декламация казалась слишком хорошей, чтобы быть правдивой. Но у меня не было никакого выбора. Мне пришлось сказать Коштунице, что я буду ждать до конца апреля.

Я предполагала, что сложность ситуации, в которой оказались Сербия и Черногория, сделает Коштуницу более сговорчивым. Как он и его сторонники могли рисковать будущим процветанием и безопасностью собственных детей ради спасения нескольких стареющих мужчин, которым предъявлялись чудовищные обвинения, в том числе и обвинения в геноциде? Совершив массовые убийства, эти люди превратили свою родину в страну-изгоя, а сербский премьер упрямо отказывался отдать их в руки правосудия. Возвращаясь в Гаагу, я уверенно сказала своим советникам, что Младич уже скоро окажется в наших руках.

31 марта я приехала из Гааги в Брюссель. Олли Рен сообщил мне, что беседовал по телефону с премьером Коштуницей и президентом Борисом Тадичем. Рен сказал им, что, основываясь на данной мной оценке сотрудничества Белграда с трибуналом, он сообщит европейскому парламенту о том, будут ли продолжены переговоры Евросоюза с Государственным союзом Сербии и Черногории.

Я ответила Рену: «Только в прошлом месяце они могли трижды арестовать Младича, но вместо этого предпочли направлять ему сообщения». Я объяснила, что в конце января сербский офицер Станко Ристич, который якобы находился под круглосуточным полицейским наблюдением, на автомобиле доставил Младича из Белграда в безопасное укрытие близ границы Сербии с Хорватией. Теперь же руководство страны не хочет раскрывать местонахождение генерала. Но я чувствовала, что Коштуница испытывает огромное давление. Он сказал, что они потеряли несколько недель из-за смерти Милошевича, и просил дать ему еще несколько недель для ареста Младича.

— Подождем до конца апреля, — сказала я Рену.

— Они действительно хотят его арестовать? — спросил Рен.

— Полагаю, что на этот раз все серьезно… Ристича должны арестовать…

Я сказала Коштунице, что готова рискнуть и предложить продолжить переговоры, но, если он не арестует Младича, это дорого ему обойдется.

Рен согласился со мной, что риск в этом случае оправдан. Я посоветовала держать санкции наготове, на случай если Коштуница не сдержит слова.

Рен повернулся к своему помощнику: «У нас есть какой-нибудь подходящий срок в мае?» Подходящего срока не оказалось, и было решено создать новый. Программу совещания 5 апреля решили разделить на две части. Проведение второй части переговоров отложили до первой половины мая. Этот срок совпал со сроками проведения в Черногории референдума по независимости. Рен позвонил Коштунице. По его словам, Коштуница сказал, что подаст в отставку, если Младич не будет арестован.

Мы стали ждать. Очень скоро стало ясно, что обещания Коштуницы — очередная muro di gomma. В марте руководитель следствия трибунала, Патрик Лопес-Террес, вернулся в Гаагу из Белграда с обескураживающими известиями. Сербы, несмотря на все усилия Коштуницы, все еще пытаются убедить Младича сдаться добровольно. Они решили, что, если им удалось преодолеть поставленный Евросоюзом мартовский срок, то можно будет выторговать еще несколько месяцев.

Наступил апрель. Потом начался май. Весенние дожди усердно поливали цветущие голландские тюльпаны. Ветер с Северного моря обдувал песчаные дюны, наше поле для гольфа и стены тюрьмы Схевенинген. Воислав Коштуница не исполнил свое обещание и не ушел в отставку. 3 мая я сообщила Олли Рену что прокурорская служба получила из Белграда подробный отчет о действиях правительства по задержанию Младича. Вместо того чтобы арестовать обвиняемого, сербские власти арестовали тех, кого подозревали в его укрывании. Более того, в белградской прессе появлялась информация о розыске, которую можно было расценить только как сознательную утечку.

Рен ответил, что немедленно сообщит президенту Евросоюза о том, что Белград не выполняет своих обязательств: «Речь идет об эффективности политики Евросоюза…» Рен немедленно отменил раунд переговоров с Белградом, назначенный на начало мая. В этом его поддержали министры иностранных дел Евросоюза, совещание которых состоялось несколькими днями позже. 21 мая в Черногории прошел референдум. Незначительным большинством голосов победу одержали сторонники независимости. Сербия и Черногория объявили о своей полной независимости в самом начале июня, Государственный Союз Сербии и Черногории, последний оплот бывшей Югославии, государства, возникшего из пепла Первой мировой войны, прекратил свое существование. Мечта Слободана Милошевича окончательно рухнула. Коштуница и другие сербские лидеры, никогда не упускавшие возможности обвинить в своих проблемах кого угодно, кроме себя, тут же обвинили во всем Международный трибунал.

В середине июня состоялась очередная встреча белградских властей с представителями трибунала. Руководитель правительственного разведывательного агентства Сербии Раде Булатович заявил, что наш доклад Евросоюзу был «неточным», «злонамеренным» и «политизированным». Он даже набрался наглости заявить, что не было никаких препятствий для ареста Младича, и что Белград вовсе не пытается всего лишь убедить его сдаться добровольно. Он объяснил, что его оперативники пытались передать Младичу сообщение через его сына Дарко. Полагали, что Дарко поддерживает отца и сможет убедить его сдаться. Смерть Милошевича все погубила. Булатович сказал, что отмена переговоров с Евросоюзом и референдум о независимости Черногории показали, что трибунал по Югославии — политическая организация, основной задачей которой является давление на Сербию.