— Все думаю о Лансе, о его неверии… Молюсь за него почти непрерывно, а все срываюсь в тоску, грешу унынием.

— Так ведь и есть с чего! Хотя уныние, конечно, самый страшный грех. Ничего, как говорит мой духовник отец Моисей, важна не частота падений, а скорость восстаний. — Это как понять?

— Не валяйся в той луже, в которую плюхнулась, а вскакивай и беги от нее.

— Я так и делаю. Бегу — а впереди другая лужа!

— А ты попробуй перепрыгнуть на бегу. Унывая уповай! — как говорит отец Моисей. Ты думаешь, я почему все время в работе? Я отца Антошки упустила, он умер не успев креститься, и что с ним теперь, страшно и подумать. Но и я не опускаю рук!

— Господи! И что же ты делаешь, Мира, чтобы помочь ему?

— Все. Все что я делаю, я делаю как бы от имени моего мужа. Вся моя жизнь теперь — это одна большая милостыня за него, непутевого. А уж поможет ли это — Господь решит. И язычникам, говорят отцы, на том свете облегчение бывает от наших молитв. Келейных, конечно, ведь Церковь за них не молится… Ну вот, мы и пришли.

Они вошли в распахнутые ворота в каменном заборе, которые, судя по высокой траве возле них, и не затворялись никогда. Дженни увидела кипарисовую аллею, в конце ее белый храм, а за ним прямоугольную колокольню Русской Свечи. Сначала они зашли в храм, помолились, после навестили игуменью Елеонского монастыря матушку Вассу и взяли у нее благословение, а уже после отправились на колокольню.

Пролет за пролетом поднимались они по узкой лестнице, и опять Дженни удивлялась выносливости Миры: сама она уже на середине подъема вынуждена была останавливаться на каждой площадке. И вот они взошли на колокольню, открытую на все четыре стороны. Мира сразу подвела Дженни к проему, открытому в сторону Иерусалима.

Первое, что увидела Дженни, был устремленный ввысь черный палец Вавилонской Башни. Русская Свеча стояла на горе, но стоярусная Башня была выше, и верхушка ее оказалась вровень с верхушкой колокольни. Черный полированный гранит облицовки сверкал на солнце и придавал Башне вид штыка, грозящего небу. Небольшое облачко, бежавшее на нее с востока, перед Башней остановилось, испуганно отпрянуло и поскорее убежало в сторону.

— Где-то там мой Ланс, — прошептала Дженни, охватив руками вмиг озябшие плечи.

— Видишь луч света, поднимающийся пря мо между Башней и нами? — Да.

— Это и есть храм Воскресения Христова. Перед ним площадь, там и стоит помост с телами Илии и Эноха.

Дженни пристально смотрела на световой столб, поднимавшийся в небо куда выше Башни — он просто таял где-то в недосягаемой высоте рядом с уже поднявшимся в зенит солнцем. Она опустила глаза к основанию столба, несколько раз сморгнула и почти сразу же ясно увидела маленькую площадь, запруженную людьми и квадратный помост с телами пророков. Она еще поморгала, и помост будто подплыл к ее глазам. Она увидела незнакомое лицо лежавшего ближе к ней старого пророка, седовласого и седобородого, а потом разглядела и лицо Эноха — Айно. Учитель лежал со спокойным лицом, скрестив руки на груди. Под руками на белом хитоне было ясно видно большое темно-красное пятно.

— Айно… Какое мирное у него лицо, как будто он не страдал перед смертью. — Ты их видишь? — спросила Мира. Дженни кивнула. — А я нет.

— Я вижу их так близко, как будто стою рядом. Учитель мой… — сказала Дженни и заплакала. — Там, на помосте, только их тела.

— Я знаю, Мира, знаю. Но поплакать-то мне можно?

— Ты счастливая — можешь плакать. Я уже давно не могу. Но знаешь, Дженни, у меня странное чувство: все уже напряжено до та кой степени, так стеснено, уже нечем и дышать, и потому кажется, что уже совсем вот-вот придет освобождение, и мы все вздохнем с облегчением. Это как в самом начале Великого поста вдруг прозвучит "Христос воскресе": впереди еще весь пост, но все равно все знают, что он закончится Пасхой. А мы уже в конце поста и перед Пасхой — перед Вторым пришествием.

— Я понимаю, — кивнула Дженни. — Я сама ловлю себя на том, что мне иногда уже все равно, встанет ли на ноги Ланс и даже успеем ли мы с ним пожениться. У меня одна мысль — чтобы он успел к Господу.

— Ты молись — и он успеет. Пойдем на другие стороны света поглядим.

Они перешли площадку под колоколами и стали смотреть на север. Сначала они увидели только водную гладь с редкими островками — некоторые из них были основаниями световых столбов, уходящих в небо. Потом Дженни разглядела какое-то бурление далеко в воде, как будто там кипела вода Средиземного океана.

— Это что — подводный вулкан? — спроси ла она Миру.

— Нет. Там раньше было Мертвое море. Оттуда до сих пор поднимаются и расходятся в океане мертвые воды. — Мертвые воды греха… Как страшно!

— Да. Глядя туда, понимаешь, что и вправду существует вечная расплата за нераскаянный грех. Помилуй нас, Господи, и не воздай нам по грехам нашим, но дай прощение по милосердию Твоему! — Аминь, — сказала Дженни.

— Что ты видишь теперь? — спросила Мира. — То же, что и ты, — удивилась Дженни.

— Думаю, что нет. Я же не видела Илию и Эноха так близко, как ты, я и вообще их не видела отсюда.

— Да? А я будто смотрю на большую карту мира, и если хочу что-то разглядеть в подробностях, то это место приближается к моим глазам и увеличивается. Первый раз я видела такое, когда глядела на мир вместе с Айно с башни Жизора: он показал нам тогда, как движется через Пиренеи автобус с нашими детьми, а потом показал дорогу к Бабушкиному Приюту и сам остров с усадьбой. А теперь я точно так же все вижу и без Учителя, — голос у Дженни опять дрогнул.

— Какой счастливый дар он тебе оставил в наследство! Нет справедливости даже у пророков: как бы мне пригодился такой дар в моих деловых поездках! Ну рассказывай, что ты видишь, Дженни. — Почти вся Европа затоплена… — Это не новость!

— Кругом мутная зеленоватая вода, а по ней разбросаны острова и островки, и на них повсюду черные пожарища. Даже заросли дьяволоха по краям Европейского и Дунайского морей выгорели. Белесый туман от гнилых вод смешивается с черным дымом пожарищ. — А люди?

— Люди уже не мечутся по дорогам и не прячутся в руинах. Я бегу глазами по дор гам и повсюду вижу лежащих или сидящих в унынии оборванных, изможденных, умирающих людей. Никто не ест и не пьет, у них такой вид, будто все они потеряли надежду и ждут смерти как избавления. Я вижу целые поля мертвых клонов и растерянно бродящих возле них экологистов. И так до самой Скандинавии, но и в Скандинавии то же самое. А на островках света люди живые и бодрые, но вид у них такой, будто они непрерывно постятся. Они тоже оставили труды и только молятся. — А что дальше, на востоке? — А на востоке — сплошная стена света.

— Понятно. Там — Россия. А "стену отчуждения" ты видишь?

— Вижу. Но она уже почти вся разрушилась. Странно, что люди не идут к ней, чтобы спастись в России.

— Они уверены, им внушили, что там еще больший ад. А я рада, что миллионы евреев остались в России: теперь они ждут Мессию вместе со всеми православными — ждут Его во второй раз и каются за тот, первый раз. Ты можешь заглянуть за эту световую стену?