– Но не опасно ли это? – осведомился Эрнест. – Что, если ты будешь под хмельком и напортачишь? Ты можешь прикончить меня.

– Нет, тут предусмотрена автоматическая регулировка, не позволяющая снизить уровень кислорода ниже тридцати процентов, – пояснил Кеннет.

Немного поколебавшись, Эрнест напустил на себя смущенный вид.

– Знаешь, мне очень понравилась та вечеринка много лет назад. Теперь я завел красивую подружку, которая малость смущается. Мне нужна небольшая помощь… Не дашь ли ты мне ключ от кабинета, чтобы я смог привести ее сюда как-нибудь ночью? Закись азота послужит для нее необходимым толчком.

Кеннет внимательно разглядывал рентгенограммы.

– Твой рот в потрясающем виде. Я воистину великий стоматолог.

– Так как насчет ключа? – напомнил Эрнест.

– И вправду красивая девушка? Скажи мне, когда именно, и я приду, чтобы поманипулировать аппаратом.

– Нет-нет, – возразил Эрнест, – она по-настоящему правильная девушка, она не согласится даже на газ, если ты будешь здесь. – Он выдержал паузу. – Она по-настоящему старомодна.

– Хватит пороть вздор. – Кеннет поглядел Эрнесту прямо в глаза. – Минуточку, – и вышел из лечебного кабинета.

Вернувшись, он держал в руке ключ.

– Отнеси это в мастерскую, чтобы сделали дубликат. Постарайся, чтобы тебя узнали. Затем возвращайся и верни мне ключ.

– Я вовсе не имел в виду прямо сейчас, – удивился Эрнест.

Убрав рентгенограммы, Кеннет обернулся к Эрнесту. Чуть ли не впервые за долгие годы знакомства жизнерадостность покинула его лицо.

– Когда легавые тебя найдут, – проговорил Кеннет, – покойным в моем кресле, я не хочу, чтобы на меня пала хоть малейшая тень. Я не хочу ставить под удар свой профессиональный статус, равно как и напарываться на то, чтобы пациенты разбежались от меня. Фараоны найдут дубликат и проследят его путь до мастерской. Они разгадают трюкачество с твоей стороны. Как я подозреваю, ты оставишь записку?

Эрнест был изумлен и пристыжен. Он вовсе не собирался причинить вред Кеннету. Кеннет глядел на него с усмешкой и упреком во взоре не без примеси печали. Взяв у него ключ, Эрнест в редком наплыве чувств горячо обнял Кеннета.

– Значит, ты понимаешь. Я делаю это совершенно в здравом рассудке.

– Еще бы мне не понять. Я часто подумывал об этом и сам, на случай, если состарюсь или дела пойдут скверно. – Радостно улыбнувшись, он заявил: – Смерть – не конкуренция.

Оба рассмеялись.

– Ты и в самом деле знаешь почему? – спросил Эрнест.

– Об этом в Голливуде известно всем и каждому. Скиппи Дир был на вечеринке, и кто-то спросил его, в самом ли деле он собирается снимать картину. Он сказал: “Я не оставлю старания, пока пекло не заледенеет или пока Эрнест Вейл не наложит на себя руки”.

– И ты не думаешь, что я чокнутый? – не унимался Эрнест. – Сделать это ради денег, которые я не смогу потратить…

– Почему бы и нет? Это куда умнее, чем кончать с собой из-за любви. Но механизм не настолько прост. Тебе придется отключить вот этот стенной шланг, подающий кислород, что отключит регулятор, и ты сможешь ввести в смесь более семидесяти процентов. Проделай это ночью в пятницу, когда уборщицы удалятся, чтобы тебя не обнаружили до понедельника. Всегда есть шанс, что тебя откачают. Конечно, если ты воспользуешься чистой закисью азота, ты отправишься на тот свет за тридцать минут. – Он снова улыбнулся не без грусти. – И все мои труды над твоими зубами пойдут прахом. Какая жалость.

Два дня спустя, в субботу утром, Эрнест проснулся очень рано в своем номере отеля “Беверли-Хиллз”. Солнце только-только встало. Приняв душ, он побрился и надел футболку и удобные джинсы. Поверх футболки – бежевый полотняный пиджак. По комнате были разбросаны одежда и газеты, но наводить в ней порядок не имело смысла.

Приемная Кеннета находилась в получасе ходьбы, и Эрнест вышел из отеля с чувством невыразимой свободы. Никто не разгуливает по Лос-Анджелесу пешком. Он был голоден, но боялся съесть хотя бы что-нибудь, потому что это могло бы вызвать у него рвоту в опьянении закисью азота.

Кабинет находился на пятнадцатом этаже шестнадцатиэтажного здания. В фойе Вейлу встретился один-единственный гражданский охранник, а в лифте и вовсе никого. Повернув ключ в замке кабинета стоматологии, Эрнест вошел, запер за собой дверь и сунул ключ в карман пиджака. В комнатах царил призрачный покой, в окошке регистратуры сверкали блики рассвета, а компьютер дежурной сестры был зловеще темен и безмолвен.

Эрнест открыл дверь, ведущую в лечебные кабинеты. По пути вдоль коридора его приветствовали портреты Суперзвезд. Коридор вел в шесть лечебных кабинетов, по три двери с каждой стороны. В конце коридора располагался рабочий кабинет Кеннета и конференц-зал, в котором Эрнест болтал с ним множество раз. К кабинету Кеннета примыкал его собственный лечебный кабинет со специальным гидравлическим зубоврачебным креслом, где Кеннет лечил пациентов высшего разряда.

Это кресло было сверхшикарным – с очень толстой обивкой и очень мягкой кожей. Рядом с креслом стоял столик на колесиках с дыхательной маской. На пульте со шлангами, прикрепленными к скрытым баллонам кислорода и закиси азота, оба вентиля были повернуты на ноль.

Эрнест выставил вентили так, чтобы получить смесь кислорода и закиси азота пятьдесят на пятьдесят. Затем сел в кресло и наложил маску на лицо. Расслабился. В конце концов, на сей раз Кеннет не будет втыкать нож в его десны. Все боли и страдания покинули тело Эрнеста, его мысленный взор охватил целый мир. Он чувствовал себя чудесно, мысль о смерти казалась просто нелепой. В его мозгу зароились идеи будущих романов, откровения о множестве знакомых людей – все до единого лишенные злорадства, вот за что он обожал закись азота. Дьявол, он забыл переписать свои посмертные записки; Эрнест вдруг понял, что, вопреки всем его добрым намерениям и великолепному языку, послания по сути своей оскорбительны. Он оказался в огромном воздушном шаре, возносящемся над знакомым миром. Думал об Элае Маррионе, уже отправившемся навстречу своей участи, добившемся великого могущества, перед которым преклонялся за его ум и безжалостность в употреблении этого могущества. И все же, когда лучшая книга Эрнеста вышла из печати и была куплена для кино – та самая, что принесла ему Пулитцеровскую премию, Элай пришел на вечеринку с коктейлем, заданную Эрнесту его издателями.

– Вы чудесный писатель, – протянув руку, сказал Элай. Его приход на вечеринку стал сенсацией, породившей голливудские сплетни. И великий Элай Маррион выказал Эрнесту свой последний и абсолютный знак уважения – дал ему проценты. И неважно, что Бентс отобрал их после смерти Марриона.

Да и Бентс не злодей. Его неустанная гонка за прибылью – качество, нажитое из-за непрерывного вращения в этом особом мирке. Если говорить правду, Скиппи Дир куда хуже, потому что Дир, при его интеллигентности, обаянии и первобытной энергии, предающий близких людей чисто инстинктивно, куда более смертоносен.