Зависимость от Селесты еще хуже, чем зависимость от порошков, она угнетает лейтенанта, делает его желчным и раздражительным. Кроме того, его мучает тот факт, что из их отношений с Барбагелатой незаметно ушли теплота и доверительность. Взять бы да рассказать обо всем давнему проверенному другу! Но это означало бы признаться самому себе, что скатываешься в пропасть и перестаешь быть человеком, на которого можно рассчитывать.

— Было бы неплохо, если бы нас перебросили, лейтенант. Ничего об этом не слышно?

— Ничего.

— А что говорят об обстановке в целом?

— Тебе лучше знать, что говорят об обстановке. Тебе лучше знать, какая она вообще.

Это — чистая правда. Барбагелата бывает внизу, в долине, намного чаще, чем все остальные: время от времени он отправляется за провиантом к местным жителям. Как правило, его сопровождают пара человек из числа стрелков; Селеста, гуляющий сам по себе, участвовал в этих мини-экспедициях лишь однажды. Там же, в К., Барбагелата забирает почту для взвода, а с начальством связывается уже сам лейтенант — по рации.

После возвращения фельдфебель, как правило, бывает немногословен. И о настроениях в долине он высказывается скупо: все только то и делают, что ждут. Ждут, когда здесь появятся войска противника, к которому, впрочем, нет особой ненависти. Ждут, когда армию распустят по домам (стали просачиваться и такие слухи). Непонятно лишь, кто сделает это раньше — англо-американцы или немцы. Ждут, когда все — в том числе и немцы с англо-американцами — закончатся, и изредка выспрашивают об этом самого Барбагелату, который в их сознании представляет военное командование и чины не ниже генеральского.

Косные люди.

Деревенщина, что с них возьмешь? Впрочем, один неглупый человек в К. все же имеется. Некто Тавиани, молодой парень, исполняющий функции начальника полиции, Барбагелата отзывается о нем в превосходных степенях. Из-за астмы он в свое время был освобожден от призыва в действующую армию, что можно считать благом для крошечного городишки: не далее как в прошлом году Тавиани обезвредил двух диверсантов, и случаев краж на подведомственной ему территории почти не случалось. Что уж говорить о более серьезных преступлениях!.. Правда, в тот единственный раз, когда за фельдфебелем увязался Селеста, произошла небольшая стычка между альпийским стрелком и молодым полицейским. Хотя и пресеченная вовремя, она оставила в душе Барбагелаты неприятный осадок. О чем тот не преминул сообщить лейтенанту. А заодно передал последние слова, сказанные Тавиани: «Держись подальше от К., сукин сын!»

«Сукин сын», конечно же, относится к Селесте.

— Вы бы поговорили с ним, лейтенант.

— С Селестой? — удивился Нанни.

— С полицейским. А заодно узнали бы, когда Селеста успел нагадить в долине. И что такого он совершил.

— Что же ты не поговорил? Ты ведь умеешь располагать к себе людей, Барбагелата.

— Я пытался, но мне этот Тавиани не сказал ничего. Вы — старше по званию и ближе к Тавиани по возрасту. Может быть, у вас получится.

— Мне кажется, ты придаешь излишнее значение пустякам.

— Не думаю. Тавиани — не тот парень, что будет поднимать шум из-за пустяков. Паршивая овца все стадо портит, и мне бы не хотелось, чтобы из-за одного прохиндея нас всех считали врагами.

— Мы не враги, — Нанни и не заметил, как начал злиться. — Враги — по другую сторону фронта. А мы — такие же итальянцы, как и все эти дровосеки. Мы их защищаем…

Барбагелата саркастически улыбнулся, и это вызвало у лейтенанта новый приступ злости:

— Мы их защищаем, да!

— Но кое-кто успевает при этом обстряпывать свои грязные делишки.

— Если этому твоему Тавиани что-то не нравится, он может написать рапорт. Пусть приезжают люди из его ведомства. Приезжают и разбираются. А пока это больше похоже на сведение личных счетов.

— Тавиани — не тот парень, чтобы сводить личные счеты. Да еще в такое время…

— Что же ты заладил — Тавиани, Тавиани…

— Просто хочу, чтобы вы разобрались в ситуации.

— А ты не думаешь, что два молодых человека просто поссорились из-за девушки? Война не отменяет человеческих чувств.

— Сомнительно, — Барбагелата как будто призван расшатывать нервную систему Нанни. — Ваш любимчик отлучается вовсе не в К. Разве не так?

Вот они и подошли к самому главному. Фельдфебель дал ясно понять, что причина зависимости лейтенанта от рядового ему известна. И он в курсе передвижений Селесты — если не всех, то некоторых. И почему ему было не принять наскоро сочиненную, утешительную версию Нанни: конфликт из-за девушки? Ничего сверхъестественного или невозможного в этом нет: Селеста красив той порочной красотой, которая всегда привлекает нестойкие женские сердца. Женщина, скорее, влюбится в обаятельного проходимца, чем будет сохнуть по пресному и скучному человеку с принципами. При всем своем презрении к женщинам Селеста умеет неподражаемо волочиться за ними. Какие небылицы он рассказывает им о себе, одному богу известно, но большинство писем, которые Барбагелата приносит из почтового отделения городишки, адресовано именно Селесте. Иногда Селеста читает их вслух, снабжая самыми нелестными комментариями, — под неумолчный гогот молодых здоровых мужчин. Лейтенанта он при этом почти не стесняется, как будто Нанни — пустое место. Единственный человек, который еще может как-то окоротить негодяя, — фельдфебель. При нем Селеста старается помалкивать и держать язык за зубами. В такие минуты Нанни даже завидует Барбагелате. И презирает себя. Вот и во время того разговора с Барбагелатой он презирал себя, зная, что не сделает ровным счетом ничего в ущерб поставщику морфия. Он не станет общаться с полицейским, разве что тот поднимется сюда с какой-нибудь официальной бумажкой. Но вряд ли у Тавиани есть эта бумажка.

— Кажется, ты был прав, Барбагелата, — бросил Нанни, желая только одного: покончить с неприятным разговором. — Праздная жизнь развращает. Ты совсем позабыл о субординации. Я пока еще твой командир.

— Это вы позабыли о субординации, лейтенант. Крепко сидите у него на крючке, так?

Упомянув подметного рыболова Селесту, фельдфебель попал в самую точку. Ткнул палкой в больное плечо Нанни.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой.

— Я бы тоже не хотел обсуждать это с вами. Но хотел бы обсудить это с тем парнем, что был со мной в Тунисе. С ним мы вместе ходили под пулями, хлебали из одного котелка и о многих вещах думали одинаково.

Вот во что метит Барбагелата: в их общее военное прошлое. С высоты этих гор оно кажется Нанни почти безупречным. И сам он был безупречен, а фельдфебель таким остался.

— О каких же вещах мы думали одинаково?

— О самых главных. Но теперь вы не на моей стороне, лейтенант. Мне жаль. Я не хотел доводить до крайности. Думал, вы опомнитесь и сами во всем разберетесь. Думал, что снова увижу своего командира таким, каким привык видеть. Справедливым, храбрым…