Пришлось рассказывать шаху историю о фальшивом «завещании» Петра I, заодно заметил: не надо волноваться, ведь вы всегда говорили, что всегда спокойны за северные границы Ирана – там коммунистический Советский Союз. Теперь не надо будет заботиться и о восточных границах – там, как вы говорите, «левый» Афганистан. Шах криво улыбнулся шутке…

…Уже рассветало, когда показались золотые купола мечетей Кума. Далеко при подъезде к городу дорога перегорожена металлическими бочками с песком – первый контрольный пункт. Выбегают из будки бородачи с автоматами, удивленно смотрят на красный флаг. Наши бородачи предъявляют свои документы, объясняют: советский посол едет по срочному делу к имаму.

Нас не торопятся пропустить. Куда-то бегут гонцы, возвращаются. Нам разрешают ехать. Через километр та же история. Так через 5 или 6 кордонов, передавая нас один другому (советский посол едет к имаму!). Мы подъехали довольно близко к улочке на окраине, где небольшой домик Хомейни. Дорогу туда мы знали хорошо: бывали несколько раз. Здесь нас плотно окружили стражники, подбежавшие от костров, где они грелись всю ночь. Дальше ни за что не хотели пропускать. И слышать об этом не хотели. Их командир спросил меня: разве я не знаю, что имам спит? Я посмотрел на часы – было половина седьмого утра. Нет, сказал я, имам уже встал полчаса назад и готовится к молитве (распорядок дня Хомейни мы хорошо знали). Командир опешил от нашей осведомленности. Тогда, не теряя времени, я попросил пропустить в канцелярию имама – в домик напротив резиденции – Островенко: он там все объяснит заведующему канцелярией, а мы будем ждать здесь. Нехотя командир согласился. Женя ушел вместе с охранниками.

Ждали мы его минут сорок. Наконец он вернулся, сказал, что начальник канцелярии страшно удивился, сказал, что имам не принимает, но после долгих переговоров согласился на то, чтобы посол пришел в канцелярию. Возвращаясь к нам, Женя заметил, что начальник канцелярии, поддерживая руками свое длинное черное одеяние, побежал, шлепая босоножками, через улицу в дом Хомейни.

Мы пришли в канцелярию. На полу на расстеленных красных паласах сидели вооруженные охранники, пили чай. Они очень вежливо пригласили нас присесть, угощая чаем в маленьких пузатеньких стаканчиках. Отказываться было нельзя – уж очень большой добросердечностью веяло от них. Сквозь широкие стекла окон был виден домик Хомейни – прямо напротив через узкую улочку.

Через полчаса вошел явно недовольный начальник канцелярии, сказал, что имам примет. И ушел. Прибежал через десять минут, делая руками знаки – скорей, мол.

Мы вошли в дом Хомейни. Сняли, как водится, ботинки перед входом в приемную комнату. Вошли в нее. Здесь все как обычно: никакой мебели. У одной из стен на полу белое в голубую клеточку байковое одеяло, сложенное вдвое. Это место, где сидеть имаму и мне.

Минуты через две появился Хомейни. Мы поздоровались легким поклоном, руки он никому не подает, только при первой моей встрече с ним было рукопожатие. Жестом руки пригласил сесть. Глаза настороженные, мохнатые брови угрюмо сдвинуты, и как-то не вяжется с настороженным видом черная чалма, немного сбитая на затылок – в спешке, видно, надевал.

Начал я, конечно, с больших извинений по поводу внезапного, без его разрешения приезда, но в жизни и на службе бывают очень редкие случаи, когда приходится во имя дела действовать не по правилам. Поэтому мы очень благодарны имаму за то, что он принял нас так рано.

Длинное и вежливое, в лучшем персидском стиле, вступительное разъяснение хорошо подействовало на имама. Я отметил, что он немного расслабился, даже кивнул слегка в знак согласия: да, дескать, бывают в жизни и неожиданности. В комнате никого, кроме имама и нас – Островенко, Марьясова и меня, не было. И это была хорошая обстановка для нетерпеливого, с постепенным раскручиванием мысли, разговора в восточном стиле. С паузами, интонациями раздумья, легкой жестикуляцией, как бы помогающей изложить мысль. Конечно, никакой бумажки у меня в руках не было, иначе дело было бы испорчено.

Существо вопроса я начал с того, что прибыл по поручению самого высшего руководства страны и информация, которую мне поручили передать, предназначена лично для имама, оттого и моя непозволительная при других обстоятельствах настойчивость о встрече.

Далее я рассказал об истории наших отношений с Афганистаном с момента завоевания им в 1919 году независимости. Эти моменты я знал неплохо, так как, будучи в свое время заместителем министра иностранных дел СССР, я курировал наши отношения с Афганистаном, был там два раза, редактировал сборник интереснейших документов о советско-афганских отношениях в связи с 50-летием их установления. Действительно, в истории наших отношений с Афганистаном было много интересного, по-настоящему волнующего. Имам слушал, я заметил, с явным интересом.

Перейдя к нынешнему моменту, я объяснил чисто афганский характер апрельской революции, как мы понимаем цели нового правительства, подчеркнул, что они имеют много общего с провозглашенной имамом программой преобразований в Иране, с одинаковой целью создания справедливого общества. Рассказал о противниках революции, их непрекращающихся попытках вернуть старое, о военной помощи им со стороны США. О многочисленных попытках остановить иностранное вмешательство. О неоднократных обращениях афганского правительства к Советскому Союзу за военной помощью. Да, действительно, к кому же обращаться, как не к соседней стране, с которой уже 60 лет самые дружественные отношения, независимо от правителей, стоявших у власти в Кабуле? О нашем трудном положении в связи с этими просьбами и, наконец, о мучительном решении выполнить просьбу правительства Афганистана. Сегодня в Афганистан войдет ограниченный контингент советских войск, войдет временно. Мы хотели бы, чтобы имам знал об этом заранее и получил разъяснения о причинах, побудивших нас пойти на этот необычный и тяжелый шаг, из первых рук. Заметил, что военное вмешательство извне в Афганистан затрагивает и интересы безопасности Советского Союза, ведь Афганистан – наш сосед.

Сделал паузу. Имам молчал, выжидая, все ли я сказал.

– Вот что мне поручено передать с надеждой, что этот шаг вызовет понимание у имама и в Иране, – заключил я свое сообщение.

Имам поднял бровь:

– Кто такой Бабрак Кармаль?

Я ответил, что, честно говоря, не знаю, но лишь слышал хорошие отзывы о нем.

Имам просил передать благодарность советскому руководству за то, что сочло необходимым его заранее информировать, – это знак дружбы и доверия, которые он ценит.

Говорил имам, как всегда, монотонно, но медленно, как бы собираясь с мыслями, – ведь ему нужно ответственно отреагировать на эту необычную информацию. Он отметил, что право каждого народа самому решать свои дела без вмешательства извне. В Афганистане, как ему сообщают, притесняют священнослужителей, закрывают мечети. Это антинародный акт, так поступать нельзя, ислам непобедим, его нельзя запретить. Если это правда, то надо, чтобы советские люди оказали свое влияние на афганское руководство. Афганистан – мусульманская страна, часть мусульманского мира, Ирану небезразлично поэтому, что там делается. Если там у руководства умные люди, то они не будут притеснять ислам. Ввод советских войск в мусульманскую страну, конечно, дело неприятное и необычное для такой страны, как Советский Союз, который мы уважаем, но одобрить эти действия Иран, естественно, не может. Но раз уж войска вводятся, то передайте в Москву мой совет, сказал Хомейни, пусть они выполнят поскорее свое дело и уходят. И вообще, продолжил он после небольшой паузы, прошу советское руководство внимательно отнестись к мусульманским странам, иначе советская внешняя политика в отношении этих стран не будет иметь успеха.