Когда на склад поступала обувь, ее бросали посередине на пол, а перевязанные тюки из прачечной складывались один на другой, пока груда рубашек не вырастала до потолка.

Через три дня я уже не мог этого выносить.

– Послушайте, – сказал я. – Это займет какое-то время, но, мне кажется, это надо сделать. Вы не будете возражать, если я разложу все это барахло по полкам? Потом его будет легче найти.

Уикс продолжил изучать журнал – он был большим любителем чтения. Я даже поначалу подумал, что он не услышал меня. Затем он переложил сигарету в уголок рта и посмотрел на меня сквозь клубы дыма.

– Послушай и заруби себе на носу, старина, – протянул он. – Если мне здесь понадобится что-то сделать, я тебе скажу. Я здесь начальник, и я отдаю приказы, понятно? – Он продолжил изучение журнала.

Я притих на стуле. Я явно оскорбил вышестоящего начальника, и мне придется оставить все как есть.

Однако контроль за работой был явно не по вкусу Уиксу, поскольку на следующий день он устроил мне последнюю головомойку, потребовав оставить все как есть, и затем навсегда исчез, появляясь лишь на несколько минут каждое утро. Все остальное время я был предоставлен самому себе. Мне было совершенно нечем заняться, кроме тупого сидения за деревянным барьером и фиксирования поступления и выдачи ботинок и рубашек, и мне казалось, что я единственный из всех отстраненных от службы летчиков, который попал в такое рабство.

Я испытывал смущение, наблюдая, как молодые ребята разыскивают свои вещи, что в очередной раз убеждало меня в бесконечном терпении британцев. Поскольку в конторе сидел я, они считали меня ответственным за всю эту систему, но, несмотря на мое невысокое звание, никто меня и пальцем не тронул. Большинство из них только ворчали и бормотали себе под нос, но однажды ко мне подошел огромный юноша, который сказал:

– Чем протирать задницу, ленивый ублюдок, лучше бы навел порядок с обувью и разложил ее на полках.

Но он не дал мне в нос, и я благодарен ему за это.

Однако все равно осознание того факта, что огромное число достойных молодых людей разделяет мою точку зрения, доставляло мне неудобные ощущения, и вскоре я обнаружил, что научился заискивающе улыбаться.

И лишь однажды я едва избежал суда Линча, когда в какой-то день после обеда на склад ворвалась огромная толпа людей. Им неожиданно раздали большое количество увольнительных записок, и теперь сотни человек выстроились на асфальте и траве в очереди к складам. Они хотели получить свою отстиранную одежду, причем быстро, поскольку им надо было успеть на поезда.

Меня на секунду охватила паника. Я не мог впустить их всех, чтобы они не устроили драку за свои рубашки. И тут меня осенило. Я схватил со стола плоские пакеты и начал выкрикивать имена, написанные на их ярлычках.

– Уолтерс!

Откуда-то сзади нетерпеливый голос ответил:

– Здесь!

Я определил направление, взял пакет и легким движением руки отправил его в плавание по лесу рук.

– Рейли!

– Здесь!

– Макдональд!

– Здесь!

– Гибсон!

– Здесь!

Я быстро приспособился и безошибочно рассылал пакеты их хозяевам, но выдача все равно шла медленно. Кроме того, пакеты иногда разрывались в воздухе, осыпая голубыми воротничками стоящих внизу людей. Иногда рубашки падали на пол.

Вскоре голоса из нетерпеливых стали гневными. Мои снаряды летали и планировали, а навстречу мне летели проклятия.

– Из-за тебя, бестолковый говнюк, я опоздал на поезд!

– Чертов лентяй, тебе надо задать взбучку!

Впрочем, большинство слов, сказанных ими в мой адрес, были гораздо более сильными, и я просто не решаюсь их здесь воспроизвести, но одно воспоминание особенно ярко. Оно было связано с молодым человеком, который только что поднял свои рубашки с пыльного пола и быстрыми шагами направился ко мне. Он приблизил свое лицо к моему, и, несмотря на исказившую его гримасу ярости, я увидел, что это незлобивый и мягкий человек. Я увидел прекрасного парня, принадлежавшего к числу людей, не умеющих даже ругаться, но, когда он поглядел мне в глаза, его губы задрожали, а щеки задергались.

– Это… – Он запнулся. – Все это – сволочная система!

Он выдавил из себя эти слова и пошел прочь.

Конечно, я был полностью с ним согласен, но продолжал упорно раздавать пакеты, а где-то глубоко в моем мозгу крутился вопрос: почему и зачем член Королевского общества ветеринарных врачей и подготовленный летчик Джеймс Хэрриот дошел до такой жизни?

Даже через полчаса численность толпы заметно не сократилась, и я начал читать нарастающее беспокойство в лицах оставшихся.

Внезапно толпа организованно двинулась, и на меня обрушилась гигантская волна. Я сдал назад и ухватил несколько пакетов с рубашками, совершенно уверенный в том, что настал момент, когда меня начнут бить, но мои страхи оказались необоснованными. Они просто хотели ускорить процесс раздачи. Около десятка ребят из очереди встали за моей спиной и последовали моему примеру.

Если раньше над головами летали только одиночные ракеты, то теперь небо потемнело от летающих пакетов. Часто они сталкивались в воздухе. Летали воротнички, носовые платки, грациозно планировали трусы, но невыносимо долгий хаос вскоре кончился, последний летчик собрал свои пожитки, посмотрел на меня с раздражением и ушел.

Я одиноко сидел в помещении и печально размышлял о том, как сильно подорван мой престиж, а Королевские ВВС по-прежнему не знают, что же со мной делать.

Иногда нас отпускали в город. И вероятно, потому, что я недавно стал отцом, мое внимание на улицах неизменно привлекали детские коляски. Чаще всего их катили женщины, но иной раз можно было увидеть с коляской и мужчину. В городе такое зрелище, впрочем, ничего особенного собой не представляет. Другое дело, если мужчина толкает перед собой коляску по пустынному проселку. И тем более если в коляске едет большая собака.

Именно это я и увидел как-то утром в холмах над Дарроуби и невольно притормозил. В последние недели эта странная пара уже несколько раз попадалась мне на глаза, и было очевидно, что она появилась в наших краях совсем недавно.

Когда я поравнялся с коляской, мужчина посмотрел на меня, приветственно поднял руку и улыбнулся. Эта улыбка на черном от загара лице была удивительно дружелюбной. Я дал ему на вид лет сорок. Загорелая шея не стянута ни галстуком, ни воротничком, линялая полосатая рубаха расстегнута на груди, хотя день выдался холодный.

Я невольно задумался, кто он такой и чем занимается. Костюм, состоявший из ветхой замшевой куртки для гольфа, вельветовых брюк и крепких сапог, ни о чем мне не сказал. Многие, возможно, сочли бы его просто бродягой, но в нем чувствовалась деловитая энергия, необычная для людей такой категории.