Что касается моих обстоятельств, я был уверен, что она знала больше, чем показывала. В тот день, когда мое сотрудничество стало достоянием гласности, я вкратце ей объяснил, в чем, собственно, дело – рассказал о случае с Дэйвом Биллом и что, хотя эта история неотступно преследует меня, я все же чувствую, что поступил правильно. «Я смог сохранить самоуважение», – сказал я. И тут она схватила мою руку и с чувством сжала ее в знак поддержки. И когда две недели спустя Шефу предъявили обвинение, я снова ей все рассказал – как он был моим бухгалтером и верным другом и как, казалось, он испытывал безотчетное удовольствие, разрабатывая схемы отмывания денег, что, в конце концов, и привело к его падению. На это Юлия заметила, что в бизнесе друзей не бывает, и если я не смог извлечь урок из случая с Дэйвом Биллом, то уже ничему никогда не научусь.

Она потратила немало времени, рассказывая мне о великой русской душе – velikaya russkaya dusha, говорила она, ни один американец никогда не сможет ее понять. Честность, целостность, способность чувствовать, воображение, сознание вины, умение молча переносить страдания. Это были лишь некоторые характеристики, которыми она пыталась описать эту душу, сверяясь с русско-английским словарем.

А по мне, так самым потрясающим в ней была не великая русская душа, а преданность. Мы знали друг друга меньше двух месяцев, но ей должно было быть совершенно очевидно, что я не тот человек, которым она меня сначала считала. У меня была куча проблем и неопределенное будущее. А моя финансовая звезда не всходила, а клонилась к закату. Но казалось, что ее это нисколько не тревожило.

Когда я ей сказал, что придется расстаться с домом на побережье, она пожала плечами и заметила, что ей дела нет до Мидоу-Лэйн. Гораздо лучше жить на Манхэттене, да и вообще, кому нужен такой большой дом? А когда я сказал, что с деньгами некоторое время может быть туго, она с уверенностью заявила, что человек, который в молодости смог заработать столько, сколько я, наверняка сообразит, как снова это сделать.

Ободренный ее словами, я согласно кивнул и принял решение снова начать торговать акциями, правда, с использованием законных методов.

Индекс технологической биржи NASDAQ летел вверх – «мания доткомов», как это тогда называли, – и с теми деньгами, которые правительство мне оставило, я мог зарабатывать по несколько миллионов в год как нечего делать. Не знаю, почему эта мысль не пришла мне в голову раньше, но, похоже, теперь дело было в том, что Мисс КГБ верила в меня.

В этом смысле в ней было все то, чего не было в Герцогине. Юлия была готова поставить на меня, а не на то, чем я стал со всеми атрибутами достигнутого состояния. Хотя в оправдание Герцогини можно сказать, что Юлии не надо было заботиться о двух детях и у нас с ней не было общей «истории».

Как бы то ни было, Герцогиня была моим прошлым, а Мисс КГБ – моим будущим. И вот она сидела здесь, уже почти добравшись до двадцать пятого уровня Крэша Бандикута. Ей всего-то и оставалось, что победить доктора Нео Кортекса, заклятого врага Крэша, после чего Крэш смог бы счастливо воссоединиться с Тавной, своей возлюбленной. Тавна тоже была мутировавшим бандикутом и славилась в мире бандикутов такой же сексуальностью, как жена Кролика Роджера Джессика.

И вдруг Мисс КГБ заорала:

– Blyad! Blyad! Nyet! Nyet!

– Отступай! – вопил Картер. – Он стреляется огненными шарами!

– Не могу! – орала Мисс КГБ. – Я утратила силу!

– Нет! – простонал Картер. – Используй кристалл силы…

В полном онемении я смотрел на экран, где примат с избыточной мускулатурой по имени Коала Конг схватил огненный шар и запустил Крэшу в голову. Охваченный языками пламени Крэш застонал в агонии, высоко подпрыгнул, развернулся на триста шестьдесят градусов, плюхнулся на свою тощую бандикутскую задницу и сгорел дотла. Телевизор просвистел: «Та-да-бум!», и все было кончено. Экран потух.

Сначала мисс КГБ и Картер просто в оцепенении смотрели друг на друга. Потом Мисс КГБ покачала головой и сказала:

– Chto ty nashu stranu obsirayesh!

Картер поджал губы и согласно закивал своей маленькой головой, представления не имея, что Мисс КГБ сказала: «Срать я хотела на эту дурацкую игру!» Потом он сказал:

– Юля, давай еще, – на что Мисс КГБ отрицательно покачала головой, но потом сделала глубокий вдох и ткнула в кнопку пульта, вернув Крэша к жизни, правда, у стен замка Нео Кортекса.

Когда они снова погрузились в игру, окончательно потеряв связь с окружающей действительностью, я неожиданно задумался, какой матерью для моих детей могла бы стать Мисс КГБ, если вдруг случится беда. Хоть это и казалось невероятным, однако я должен был рассмотреть и такой вариант – что, если Герцогиня умрет и дети полностью останутся на моем попечении?

Мисс КГБ и Картер близко сошлись благодаря любви к видеоиграм, но за пределами этой привязанности не так много оставалось. Полного контакта между ними не было. Если они не сидели вместе перед экраном телевизора, то почти не разговаривали. Конечно, она всегда обходилась с ним дружелюбно, в этом не могло быть сомнений, но, как мне казалось, особой теплоты при этом не проявляла. Видно было некоторое безразличие, которое удивляло, принимая во внимание хваленые качества великой русской души.

Чэндлер не играла в видеоигры. Она играла в Барби, наряжала их и обустраивала их дом, а еще любила смотреть телевизор, отлично ориентируясь во всем разнообразии американских программ, так что у нее с Мисс КГБ было мало общего. Меня это беспокоило. Беспокоило, что Мисс КГБ ни разу не захотела ее обнять. Хотя, как и с Картером, она всегда была мила и улыбчива, видно было то же отсутствие контакта.

Мне казалось, что все просто: Юлия взрослая, а Чэндлер с Картером – дети, так что мяч находился на ее стороне. Или я ждал слишком многого? Она не была матерью моих детей, так с чего надеяться, что она сможет стать им второй матерью? Возможно, некоторая степень обыденного безразличия – это нормально и естественно, может быть, мне стоило быть признательным просто за ее доброту. «Ну нет, – думал я, – обычной доброты недостаточно. Равнодушие – это одна из форм жестокости, и дети обладают способностью за версту его чувствовать».

В то же время на другом конце спектра находился Джон Макалузо, бойфренд Герцогини. На прошлой неделе он ни с того ни с сего позвонил и предложил встретиться за чашкой кофе. Он много времени проводил с моими детьми, как сообщил он с мягкой улыбкой, и хотел заверить меня, что всегда будет стараться оказывать на них положительное влияние. Это был по меньшей мере превосходный ход, а когда несколько дней спустя мы встретились в ресторане «Олд-Бруквилл-Дайнер», то сразу нашли общий язык.

Он был примерно моего роста, худой, гибкий и полный выплескивающейся наружу энергии. К тому же красив, волосы с проседью, рельефно вылепленные черты итальянского лица. Но более всего бросалось в глаза его невероятное обаяние. С час мы болтали, осторожно избегая темы моего развалившегося брака с Герцогиней и их нынешних отношений, хотя я не раз подавлял желание спросить, говорит ли она со стоном: «Ну иди ко мне, мой маленький герцог!» во время их занятий сексом. Но все время болтовни со смехом и шутками один предмет для разговора темной тучей нависал над нами.