Камера Фриче. Фриче снова пребывал в отчаянии, заявив мне, что, скорее всего, до конца процесса не выдержит. Каждый новый день оборачивается для него новыми страданиями.

— Что с того, если с Функа сняли часть вины, состоявшей в том, что он знал о хранимом в Рейхсбанке золоте из концлагерей? Зато с Германии никто не снимал вины! Эта цепочка частичной ответственности, протянувшаяся через все правительственные структуры. Нет, больше я просто не в состоянии этого выносить.

Фриче упомянул о том, что ни у одного из обвиняемых не хватило мужества сказать всей правды и назвать суду главного виновника всего этого — Гитлера. Шахт попытался заявить нечто в этом роде, однако перегнул палку, и все перестали ему верить.

Мы коснулись темы расовой политики. Фриче считал, что теперь уже на века всем станет ясно, что расовые предрассудки равноценны замышляемому геноциду. И всякий, кто продолжает им следовать — есть духовный отец нарождающегося геноцида. Я напомнил ему о том, что большинству людей подобные умозаключения недоступны. Фриче никак не мог поверить в то, что до сих пор где-то еще могут существовать люди, способные хоть чуточку усомниться в справедливости его слов. На прощание он пообещал мне, что непременно вставит эту мысль в свою защитительную речь, если, конечно, выдержит до дня своей защиты.

16 мая. Показания Редера

Утреннее заседание.

17 мая. Дело «Атении»

Утреннее заседание.

Обеденный перерыв. Когда обвиняемые поднимались в столовую, Геринг успел кое-что шепнуть Фриче. В свой отсек для приема пищи Фриче вошел взбешенным.

— Вы не слышали, что мне заявил Геринг? Вот что: «Как вы можете говорить Редеру подобные вещи о фюрере?» Да не будь вас поблизости, я бы ему сказал, кто он есть. Я бы ему сказал, что да, Гитлер на самом деле лгал в этом вопросе! И могу заявить об этом под присягой! Я месяц радио не включал, я слышать не мог этих пропагандистских бредней но делу «Атении». Ведь и меня оклеветали!

Обвиняемые оживились, когда стало известно о новых попытках Геринга затушевать вину фюрера и заодно свою, поскольку в противном случае он — соучастник., не вызывало сомнений, что Геринг скорее готов был пойти на запугивание Редера и Фриче, нежели допустить, что кто-то во всеуслышание заявит об очередном «подвиге» Гитлера, которому Геринг продолжал хранить верность. Шпеер и Фриче решили вытащить на свет божий эту попытку склонить их к обману — немецкий народ обязан знать правду.

Послеобеденное заседание.

В конце допроса Редера Шахт выразил свое мнение так:

— Агрессивных войн не одобрял и был введен в заблуждение Гитлером. Однако агрессивные войны планировал и развязывал. Но попробуйте назовите его милитаристом!

18 мая. Отношение Редера к Гитлеру

Утреннее заседание.

(Сидевший на скамье подсудимых Дёниц, оставался безучастным. Затем вдруг выкрикнул одно-единственное слово: «Трус!»)

Тюрьма. Вечер

Камера Дёница. Я поинтересовался у Дёница, что он желал сказать своей репликой.

— Как я уже говорил вам, я терпеть не могу, когда люди превращаются во флюгер. Почему, черт побери, нельзя оставаться честным? Я прекрасно помню, как Редер рассуждал, когда был на флоте большим начальником, а я всего лишь подчиненным. Он тогда рассуждал по-другому, должен признаться. И мне просто невыносимо слышать, как они все теперь горазды убеждать всех, что, мол, всегда были против Гитлера. И у Шахта та же болезнь. Спору нет, сегодня нам известно куда больше, но нельзя же отрицать, что тогда мы все были за него. Вы понимаете меня? Вот поэтому у меня нет охоты нападать на Гитлера.

Камера Франка. Франк придерживался мнения, что процесс затягивается, что его высокая миссия постепенно оттесняется на задний план показаниями свидетелей.

— Конечно, все это придает мужества некоторым, кто пытается уберечь свою шею от петли, и чем дольше будет этот процесс, тем для них лучше.

Тем самым Франк давал мне понять, что и его «высокая миссия» позабыта всеми, и что он с мрачным злорадством взирает на царящую в мире неразбериху. Поэтому и затянул старую песню о русской угрозе, втихомолку торжествуя, что Америке приходится заниматься проблемами Европы.

Так наша беседа коснулась темы перемещенных лиц из числа поляков.

— Своих поляков я уж знаю. Закоренелые лентяи! Ха-ха-ха! (Смех Франк все более уподоблялся истерическому.) Четыреста тысяч их живут в Германии за счет ООН. В Польшу их не заманить. Да что им там делать? Они обеспечены питанием, работать их не заставляют. Твердят о том, что, мол, проклятые нацисты изгнали их со своей родины. А кто им мешает сейчас туда вернуться? А зачем? Жить за счет американской благотворительности куда проще! Америка богатая! Почему бы не воспользоваться этим? Ха-ха-ха! Вам еще всю Европу предстоит содержать! Ха-ха-ха! Влезли вы по самые уши! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!