– это становление нового через отрицание старого, через его уничтожение. Но мне интересна точка зрения барона. Скажите, юноша, вы что, несмотря на молодость, не признаете развитие страны через революционные преобразования?

– Главная ошибка, допущенная современными левыми теоретиками, с моей точки зрения, заключается в том, что понятие «изжить» заменено понятием «уничтожить», – терпеливо пояснил Врангель. – Вы решили, что достаточно уничтожить под корень капиталистические отношения в обществе, и сразу победят коммунистические, что, кстати, противоречит той же теории Маркса, требующей, чтобы старые отношения себя изжили. Новое общество будет жизнеспособным, если победит в честной конкурентной борьбе. Но для этого нужно увидеть в старом не врага, а соперника. С врагом не соревнуются, с ним можно только воевать не на жизнь, а на смерть.

– Я не специалист по общественным наукам, и цели моей последней работы были несколько иные, – вставил свое слово Менделеев, с любопытством наблюдающий дискуссию, – но точно знаю, что не бывает истины в последней инстанции. Задача ученых – находить и исправлять ошибки ранее открытых законов, развивать теорию дальше, как это делают физики, математики, химики и представители других наук. Если ученый только цитирует классиков, считая их непорочными, то он не ученый, а попугай. К сожалению, количество повторяющих птиц в общественных науках растет с каждым днем, а в будущем рискует стать доминирующим.

– Я совсем не апологет Маркса, но вы, мне кажется, возводите на него напраслину, – нахохлился анархист. – Можете прямо сейчас назвать мне хоть одну ошибку левых теоретиков, чтобы подтвердить вами сказанное?

– Я специально не занимался этими вопросами, но извольте. Возьмем, к примеру, теорию смены общественных формаций как результат классовой борьбы между антагонистическими классами. Эта красивая теория не имеет ничего общего с реальностью, и я рискну утверждать, что не существует ни одного подтверждающего ее факта.

– Интересно, интересно… Так чего, по-вашему, нет: классов, классовой борьбы или смены общественных формаций?

– Нет смены общественных формаций из-за классовой борьбы.

– Как, по-вашему, они тогда меняются?

– Как угодно, только не из-за классовой борьбы. Переход от рабовладельческого строя к феодальному, который якобы наступил вследствие борьбы рабов, порчи ими хозяйского инвентаря и прочих партизанских действий, это же просто ложь. Вся политическая борьба в Риме – это столкновение интересов абсолютно свободных римских граждан: плебеев и патрициев, крестьян и латифундистов, то есть собственников средств производства и… тоже собственников, но более крупных и зажиточных. Рабы, кстати, тоже владели средствами производства, так называемыми пекулиями, поэтому к абсолютно неимущим их отнести нельзя даже с очень большой долей фантазии.

Но самое удивительное произошло после перехода к якобы более прогрессивному феодальному строю. Развалины античных городов наглядно демонстрируют, что наступившее в Европе «темное время» после разгрома Римской империи, было по своей сути деградацией рабовладельческого строя. Любой специалист сельского хозяйства скажет вам, что производительность римской латифундии в разы превышала производительность феода. А права раба в Римской империи, охраняемые законом, просто грешно сравнивать с правами холопа. По эдикту императора Клавдия, раб, о котором хозяин прекращал заботиться, становился свободным. Адриан запретил самосуд, к смерти раба могла приговорить только официальная судебная инстанция. Пий повелел принудительно выкупать рабов у хозяев, заподозренных в жестоком обращении с ними.

За время рабства некоторые рабы умудрялись сколотить такое состояние, что их положению завидовали плебеи. «Когда свободнорожденный бедняк, у которого тога светилась, а в башмаках хлюпала вода, видел, как бывший клейменый раб сидит в первом ряду театра, одетый в белоснежную тогу и лацерну тирийского пурпура, сверкая на весь театр драгоценными камнями и благоухая ароматами, в нем начинало клокотать негодование. Оставалось утешать себя преимуществами своего свободного рождения…» – пишет Марциал в своих «Эпиграммах».

Имелись в Римской империи, если по Марксу, и вовсе «пришельцы из будущего» – крепостные крестьяне, которых называли колонами. Присутствовали и пролетарии, никакой собственности не имевшие и продававшие свой труд, в том числе и на пекулиях, рождая марксистский парадокс: раб присваивал прибавочную стоимость, производимую свободным гражданином Рима… И теперь сравните его положение со статусом холопа, которого могли совершенно безнаказанно убить, продать, изнасиловать.

Или вот еще один пример классовой чехарды. Совсем недавно в Соединенных Штатах по всем признакам был буржуазный строй, а на плантациях трудились чернокожие невольники. Германия, именуемая буржуазным государством, провозгласила у себя рецепцию римского права и копирует систему управления Римской империи: выборность, юриспруденцию и все остальное. Так какой это строй?

Рассмотрим еще один пример. Древний Египет. Мы называем его рабовладельческим. Но любой серьезный египтолог вам скажет, что в Древнем Египте практически не было рабов, и устройство его (только не надо смеяться) ближе всего к государственному капитализму. Земля, главное средство производства, принадлежала государству в лице царя-фараона и распределялась между жрецами по жребию, с периодическими переделами. Государственные служащие, крестьяне и ремесленники – вот весь классовый состав египетского общества. Оно просуществовало мирно и счастливо почти тысячу лет, пока его не захватили римляне.

Такие вот парадоксы общественных формаций знает реальная история, а вся ее подгонка под теорию классовой борьбы является откровенной профанацией.

– И по какой же тогда причине канули в Лету такие прогрессивные, с вашей точки зрения, государства?

– Абсолютно правильный вопрос, Петр Алексеевич! Император считает, что государства гибнут из-за неспособности элиты нести тяготы государственной службы. Деградация служивого сословия до состояния полной неконкурентоспособности порождает паралич власти, вследствие чего властная конструкция рушится.

– Это естественно, – победно улыбнулся Кропоткин. – Мы требуем от столоначальников заботы о посторонних для них людях. А каким образом, простите, если они совершенно не зависят от тех, о ком должны заботиться? Продвижение чиновника вверх по служебной лестнице, его награды и, наоборот, порицание, вплоть до низвержения в небытие – это привилегия вышестоящего начальства, а не тех, чьи интересы он якобы должен блюсти.

– Значит, нужны чистки! – резко высказался Врангель. – Жестокие и скорые. Как прошлым летом, когда военно-полевые суды пресекали попытки спекуляции и вывоза хлеба во время неурожая. Надзирать и карать!

– Никаким надзором эту задачку не решишь, – парировал Кропоткин. – Надзор – это тоже чиновники. И за ними нужен контроль. А над контролем – спецнадзор, а над спецнадзором – спецконтроль… И так до бесконечности.

– А вот тут я согласен с Петром Алексеевичем, – кивнул Ипатьев. – Система, которой требуются бесконечные чистки, нежизнеспособна. Нужно решать проблему отбора в дворянство… Ну хорошо, не нравится дворянство, назовите как-то по-другому социальную группу, влияющую на государственные решения. Независимо от названия, все равно потребуется ответить на вопрос: кто и зачем туда стремится? Если это вопрос привилегий, то деградация неизбежна.

– Деградация неизбежна в любом случае, если мы говорим о профессиональных столоначальниках, – настаивал